— А эта тварь ему вякает:
— Уж скорее бы их поймали! Хоть ты да я сможем спокойно жить в своих квартирах и выходить в город, когда захочется, не пугаясь темноты. Я всегда, пока они на воле, просыпаюсь от всякого шорох а, от голоса на лестнице, даже от шагов. Боюсь я их. Кажется, всегда они следом за мной идут. Я в этой малине больше всего боюсь троих. Самого пахана, Глыбы и Задрыги. Им убить любого — ничего не стоит. Звери — не люди! — рассмеялся Глыба.
— Ну, а дальше что? — торопила Капка.
— Пришли они в парк. Сели на скамейку под фонарем. Мы — за кустами притырились. Ждем свой момент. Этот ее хахаль — не дурак. Сел там, где людей полно. Все на виду друг у друга. И этот паскудник втесался в толпу. Ни с какой стороны его не взять. Ну, мы уж хотели вернуться к дому и там их накрыть. Фраер проводить ее должен, так мы понимали. Но, смотрим, они решили по аллее погулять. Этому хмырю моча в кентель стукнула. Мы как увидали, враз ожили…
— Короче, припутали мы их в самом глухом месте парка. В конце аллеи. Они там тискались. Стояли, как срослись. Мы к ним с трех сторон. С четвертой — высоченный забор, через него только фартовый сумеет перемахнуть. Фраер — ни в жизни! Мы уже вплотную возникли, они не ловят. Лопухи заклинило им наглухо. Он ей стрекочет:
— Когда моей женой станешь?
Она ему в ответ проворковала:
— Вот поймаете Черную сову — всех до единого, расстреляют их, сразу же распишемся.
— Ну уж этого мы не могли стерпеть, Пахан как вякнул:
— Зачем тянуть, падлы? Теперь распишу обоих! На месте!
— Тоська, как услышала, так и повалилась в руки хахаля. Он не то защищаться, отмахнуться не мог. Стоял, отвесив челюсть. Никак до него не допирало, откуда мы взялись. А пахан ботни:
— Кто тут трехал, что Шакала с шакалятами накроет и под «вышку» подведет? Уж не ты ли, пидер, это вздумал устроить, вместе со своей шмарой? Так засеки, не обломится вам эдакая лафа! Раньше нас откинетесь, падлы! И вогнал ему перо! Потом ей. Они дернуться не успели. Отволокли мы их к люку. Сбросили в штольню. И крышкой закрыли. Пусть теперь мусора дыбают своих. Стукачами они были. Оба… Теперь надо зелень вывозить из Брянска, вместе с Сивучем. И чем скорее, тем файнее! — заметил пахан.
— В другой предел их надо. Подальше занычить от всех! Чтоб никто не пронюхал! — поддержал Лангуст.
Утром в Брянск поехали Глыба, Мельник и Хайло. Они должны были незаметно увезти из Брянска Сивуча и пацанов. Пахан велел приткнуть их в глухой деревушке Орловщины или в Белоруссии, где занятый делом люд не суется в чужие жизни и судьбы.
Шакал велел им уложиться за неделю.
Когда кенты уехали, Шакал собрал фартовых в своей комнате. Говорил, какие дела можно провернуть за неделю.
— В Советск?! Да это глушь!
— Зато пархато дышит банк!
— Озерск? Да куда? Грязный поселок!
— Кенты! Шухер! — послышалось со двора. И фартовые мигом выскочили через окно.
Капка спала. Рядом в комнате храпел Лангуст. Семь часов утра… Никого не ждали к себе законники.
Капка проснулась от звуков выстрелов. Их было два. Она сорвалась с постели. Выскочила из комнаты босиком. Но тут же упала. Ее ударили все в тот же висок, или старая боль дала знать о себе? Она не поняла.
В глазах закружилось потемневшее небо. Все в огненных искрах звезд. Кто-то льет ей воду на лицо, тяжело охая, кряхтя и стоная.
Задрыга открыла глаза. Увидела распухшее лицо Лангуста, сидевшего рядом с нею на полу. Под глазом старика черный фингал, губа рассечена. Лангуст измятый, весь в грязи, чуть не плачет.
Капка поняла, что-то случилось. И ей стало холодно, страшно.
— Где пахан, кенты?
— Замели их всех! Менты хазу в петлю взяли. Накрыли до единого. Никому не пофартило слинять. Подчистую уволокли всех! — выкатились из глаз две теплые горошинки-слезинки.
— Плешивого замокрили! Он на мента с «пером» возник.
Тот опередил. Короля пятеро поймали. Ноги ему пробили. Взяли в браслеты. Шакала овчарки попутали. Три сразу насели. Тут и менты возникли, вырубили кулаками. Налима с Чилимом. Всех в воронок запихали. И повезли. Четверо сюда нарисовались. Давай меня трясти. О тебе, мол, кто она? Ответил, что дочка. Приболела шибко. Показал им ксивы свои, документы на дом. Сказал, не мог прожить на малую пенсию, взял квартирантов. За них я не в ответе. Их не знаю вовсе. Они весь дом поставили на рога. Обыск делали. Глянь, что утворили! — плакал старик.
— Лангуст, кентов замели! А ты о чем, плесень? Совсем тыква сгнила? — силилась подняться Капка, но ноги не слушались.
— Надыбали они спертое из музея! Ох и матерились! Обещали всех в ментовке до суда ожмурить…
— А как же твой участковый? Он обещал! Почему его бортанули свои?
— Он уже возникал здесь. Ботнул, мол, об этой проверке его не предупредили. Теперь и ее с работы выпрут, раз улики нашли. Сказал, что попытается помочь кентам. Если не получится, вернет все бабки, какие получил. Но и предупредил, что его за нас с тобой еще трясти будут в лягашке.
— А как тебя не взяли?
— Под подписку о невыезде оставили канать с тобой. Чуют, что перебор получился. Они ж по кентелю тебе дубинкой шоковой въехали, как мужику. Не ждали ребенка. Я и вякнул, что на суде о том ботну. Расскажу, как детей убивают, кто должен их беречь. Трехнул, что эксперта позову, чтоб документально зафиксировал случившееся. Они поняли, что я не пальцем делан и смылись поскорее отсюда.
Капка закрыла глаза, уговаривая саму себя уснуть.
— Нет, это сон, дурной сон, кенты на воле. Все в ажуре! — твердила она сама себе. А над ухом стенал Лангуст:
— Тоську с хахалем надыбали. Вся крышка люка была в крови. Лягавые и заподозрили. Открыли. А эти еще остыть не успели. Так участковый вякал. Собаки след взяли. И привели к хазе. Долго не искали, — вздохнул Лангуст. И добавил:
— Считай, что это убийство доказано! За него влупят либо на Колыму, либо на Мангышлак.
— Не зуди над ухом! — отвернулась Капка. Ей сразу расхотелось спать. Она лежала на полу в одной рубашке. Ей было холодно и больно.
— Вставай, я помогу тебе лечь в постель, — предложил старик. Задрыга послушно встала. Вошла в комнату. Отказалась лечь в постель. Оделась и, шатаясь, вышла умыться.
Заглянувший в хазу сявка доложил о возвращении Данилки. Тот, узнав обо всем случившемся, онемел. Сел потерянно.
— А как теперь жить? — уставился на Лангуста.
— Ты должен был допереть, что фартовые не только дела проворачивают. А еще и в ходках канают, на дальняках в основном. Не только по шмарам лазят, но и под исключиловку подзалетают. Их век короток.
— Но ты-то дышишь?
— Не всем фартит. Секи, из сотни законников своей смертью откидываются пятеро. Остальных не шмонай по погостам. Одни — в зоне! Откинулись в шизо, на сапогах охраны, овчарки порвали, сорвались на пахоте, либо колотун ожмурил, цинга, сырость схавала. Другие, что чаще всего, до зоны не добираются. Тем более, если ментов мокрили. Лягавые с законниками свои разборки проводят, когда те в мусориловке попухают. Устраивают конвейер…
