— На новом месте, если мы смолчим, власти все равно о нас узнают. В документах особые отметки ставятся нам. А что стоит сделать запрос? Ответ будет полным. Ну, а чекисты из этого тайну делать не станут. Через своих фискалов все раструбят быстро. Так что скрыть не удастся.
— Выходит, из огня в полымя попасть можем? — погрустнел Серега.
— Получается так…
— А я-то, дурак, размечтался. Про те отметки и не знал. Но, может, их только отцу поставят? — спросил Алешка.
— Мы Воо в ссылке были. Не только он. Всем и ставят. Особый гриф. Тем, кто сидел, кто выслан был. У нас же система паспортных прописок. А у нас нет ни паспорта, ни прописки. А где мы жили до переезда? Отметки и ответят. Мол, там, где солнце всходит и заходит…
— А мы в какую-нибудь деревню, где тоже сельским документы не дают. Они, вроде нас, хоть и на воле, а своих паспортов в глаза не видели. Вот к ним мы и прилепимся, — предложил Сергей.
— Да что ты! В деревнях сельсоветы есть. Иль все перезабыли? Там документы держат. И не дают, чтоб сельские не могли никуда из деревни уехать. У нас тоже заберут. Но… Не забудьте, кто в сельсоветах сидит. Сплошь — фискалы. И тут уж не отделаешься брехней. Следом за нами пришлют такое на запрос, что жизни не будет, — ответил Андрей.
— Да кому мы нужны, чтоб запросы о нас посылать? Иль у них в деревнях других дел нет, забот? Не верю! — протестовал Алешка.
— А кому не веришь? Мне? Так я тебе зачем брехать буду? Ну, посуди сам. Начнутся выборы. Значит, все должны голосовать. И в селе, конечно. А перед тем всегда прикидывают, кто будет голосовать, а кто — нет. Отец, конечно, не пойдет. И попадет в черный список подозреваемых. Так о нем не только запросы в Усолье, всюду справки наведут. Вплоть до дня крещенья…
— Ну и что? Подотрутся они своими бумажками! Силой голосовать не заставят! Ия — не пойду. Хоть бы за Усолье. У меня, да и у всех нас, отнято все. Терять уже нечего, — грустно хмыкнул Сергей.
— Не пойдешь голосовать — огород не дадут. Землю не выделят. Покос не отведут. Ни картохи на посев, никаких семян. А жить как станешь? Без участка, без скотины. Да еще и свет обрежут, чтоб не пользовался энергией, радио отключат. И будем мы снова средь людей волками жить. Мне это уже здесь порядком надоело, — начинал злиться Андрей.
— А что ты предложишь? Навсегда здесь остаться — в Усолье? — изумился Сергей.
— Нет! Я в материну деревню хочу вернуться. Там родня. Помогут нам, если власти зажимать станут.
— Вот это здорово! Молодец Андрюха, ну и башка у тебя! — вырвалось у Сергея невольное:
Да там земли под участок бери сколько влезет. Лишь бы обрабатывал. И покосов… И люд там неплохой. Все для жизни есть. Там дети средь своих быстрее пообвыкнутся! — радовался Алешка, как ребенок.
— Все верно, там и отец плохое забудет, приступы, глядишь прекратятся у него. Пойдет детвора в школу, у отца будет больше времени для отдыха!
— Нет! Не согласится он туда вернуться! Это верно! Недаром письма родни материной даже не читает. Стыдится самого себя. А там его, либо память либо совесть доконают, — высказал свое Андрей.
— А мы его там женим! А что? В самом деле! Найдем путевую старуху, чтоб поодиночке не вековать. И пускай живет отец в радости. Бабу, хоть и старую, прошлое интересовать не будет. Лишь бы было о ком заботиться. Они на том помешаны, — рассмеялся Андрей.
Внезапно в дверь дома постучали громко. Иван Иванович насторожился, прислушался. Знал по давнему опыту, громко в дома колотятся чекисты, милиция и власть. Они себя всюду хозяевами считают. «Кого же из них теперь принесло?» — вспотел дед, и быстро вскочил в портки на всякий случай.
В дверь вошел Волков. Он оглядел Комаров и поздоровавшись вежливо, спросил хозяина. Присев поближе к Ивану Ивановичу, заговорил робко о том, что решили власти открыть в Усолье медпункт для ссыльных. А вот помещенья подходящего не нашлось. Вот если бы он пошел жить к кому-нибудь из сыновей, а свой дом отдал бы медицине. Она обо всех заботиться станет. Не то, пока медпункт построят, люди, да и дети пострадают. Время уходит.
Комара даже затрясло от такого предложения. Или мало его в свое время обижали власти? Отнимали все. И теперь, когда жизни осталось на один вздох — в покое не оставили. Из своего угла норовят прогнать. Живым закопать в могилу.
— Это кто же тебя подослал ко мне? Кто меня со свету сживает? Вы этот дом помогали ставить? Или не вы отбирали у нас последнее с заработанных — за материалы? А теперь отнять? И здесь я вам бельмом стал в глазу? А ну, вон отсель! Даже в ссылке раскулачивать надумали! Падлы, чтоб вас всю жизнь колючей проволокой вместо веника парили!
Михаил Иванович встал побагровев, стиснул зубы и процедил:
— Шкура продажная! Я к тебе, как к человеку! А ты — вон как оскалился! Ну, ничего! Вспомнишь ты этот день, немецкий холуй! — и пошел к выходу крупными тяжелыми шагами, не оглядываясь на сыновей и невесток, следивших за ним исподлобья.
— Я таких как ты, грозилок, на столбах по всей дороге вешал. Погоди, не все вам нас душить! Воротится и мое времечко! Я вам за Усолье…
Не дали договорить — втащили деда в дом с крыльца сыновья. И теперь закрывали ставни на окнах даже средь бела дня. А Комара-старшего увел к себе от греха подальше Сергей. Решив, что пусть постоит дом пустым, раз покинуло его счастье и беды никак не уходят с порога.
Иван Иванович перешел в дом к Сергею на теплую лежанку русской печки. Здесь было темно и тихо, всегда пахло вкусной снедью. Здесь его, кроме внуков, никто не тревожил.
А через три дня узнал Иван Иванович, что уговорил его сыновей Гусев и другие ссыльные. Отдали они дом отца под медпункт. Без него Усолью невозможно жить стало. Но отдали на время, пока строится ссыльными медпункт по плану и заданию поселковых властей. Было обещано, как только сдадут его медикам, те освобождают дом Комара.
Старик, когда узнал о том, от злобы с печки слез кряхтя.
И принялся на чем свет стоит бранить пустоголовых сыновей, которые дозволили воровской власти себе на шею влезть.
Дед топал ногами, ругался по-черному. Особенно на старшего— Андрея, понимая, что он подбил младших братьев уступить властям. Он не знал, и не хотел слышать причины, заставившей сыновей уступить дом.
ф в то время, когда старик называл сыновей болванами, в дом вошел Александр Пряхин, прибывший в Усолье вместе с Комарами и другими полицаями, за что его огульно, пока не разобрались, называли ссыльные продажной шкурой.
Комар поначалу ненавидел Пряхина всей требухой. Еще бы! Ведь Александр работал чекистом в самой Москве. И не один год. А целых пятнадцать лет. Наверное, на его душе грехов так много, что даже власти решили его упрятать подальше от своих и от чужих, — думал Иван Иванович в самом начале.
Но как-то у костра, бывший чекист, не вдаваясь в мелкие детали, рассказал, что еще до войны был арестован его отец — известный чекист. Сам Александр тогда работал в ЧК и ходил к начальству выяснить случившееся. Но устно. Его выслушали. Но отца вернули мертвым. А тут война. Его политруком на фронт отправили. Он воевал на передовой, не прячась за спины солдат. За это награды дали. А потом… Это уже было в сорок третьем — контуженным в плен попал. В концлагерь, конечно не один. А когда пришла победа — их осудили… Сначала Воркута… Потом в ссылку. Отправляя Пряхина, припомнили ему отца — врага народа. Мол, вот и ты такой. Почему позволил себя в плен взять? Почему не застрелился? Испугался? Жить хотел? Вот и дыши в Воркуте!
