— Отпустите их с Богом!
Двоих ребят молча вывели из землянки. Они не знали, что решили ссыльные и дрожали всем телом, каждым мускулом. К ним с громадным ножом подошел Ерофей. Остановился напротив, ощерив лошадино крупные зубы. Двое парней покрылись испариной, побледнели. Харитон молился, чтоб не сорвалась рука, не помутила бы злоба разум человеческий.
Ерофей подошел вплотную. Взмахнул ножом ловко. Лопнули разрезанные веревки, а человек упал без сознания. Не выдержали нервы. Сдали. Потом и со второго слетели веревки.
Дождавшись, пока первый придет в себя, Харитон сказал:
— Ступайте с Богом. Я вас простил…
Но ребята не двигались с места, не поверив в услышанное. Когда до них дошло, бросились бегом к реке, к лодке и вскоре причалили к поселку.
По-разному восприняли люди эту развязку. Навзрыд рыдала Лидка. Ей было обидно за свое — не отомстила, не отплатила… А все Шаман и Харитон, лились злые слезы по впалым, серым щекам.
Усольцы после этого случая и вовсе перестали доверять поселковым. Никто из них не поверил отцу Харитону в то, что октябрьцев остановит благородство и прощенье ссыльных. Виктор Гусев вместе с другими ссыльными, дежурил на берегу ночами, чтобы в случае чего во время остановить, предотвратить беду. Но дни шли. И поселок, словно забыл об усольцах, успокоился. А ссыльные строили дома, торопились переселить в них людей из землянок. Вон уже и улица получилась в селе. Единственная, но своя. С домами, похожими друг на друга, как братья-близнецы. И решили люди оживить эту улицу, посадить под окнами домов березки, да рябинки, чтоб напомнили свои места, далекие, дорогие, чтоб глаза радовали.
За саженцами далеко ходили. За целых пятнадцать километров, вниз по косе, где за совхозом Октябрьским рос лесок. Жидкие, низкие были в нем деревца, а все же жизнь… И перенесли молодые березки я рябинки под окна домов. В подружки селу. Каждое дерево выхаживали, словно ребенка. На зиму обматывали тряпьем, обмазывали сверху глиной, чтоб зайцы молодые стволы не погрызли. Укутывали в солому, чтоб морозы не выстудили жизнь.
И деревья прижились под окнами. Перезимовав лютую стужу в сугробах, укрывавших по макушку, зазвенели по весне первой клейкой листвой. Скупо принарядили село. Ссыльные радовались, что вот и на их берегу свободная жизнь появилась, вольные песни поет. Обкапывали, подкармливали деревца, берегли, как друзей. И те росли, радуя усольцев, будто понимали, как нужны они им, как необходимы.
В один из таких дней приехал в Усолье Волков. Оглядел дома, приметил деревца и лицо побагровело:
— Убрать! Немедля срубить! — заорал в лицо Гусеву.
— Почему? — не понял, удивился Шаман.
— Иль забыл, кто вы есть? Не положено вам такого! Никаких вольностей, никаких излишеств! Дома вам разрешили построить на свой страх и риск. Так вы теперь еще и украшать село взялись? Убрать! Не то всех в один барак сгоним! — кричал председатель поссовета.
— Не уберем! Это что за власть, какая деревьев боится? Кому они помеху чинят? Тебе? Не приезжай! Мы никого не звали и не ждали! И не грозись тут! Не у себя в доме! Не забывайся!
— Сами не уберете, мы это сделаем! Здесь везде наша земля. Мы ею распоряжаемся. Вас сюда из милости взяли. Вы нас за это благодарить должны, что согласились приютить, дать угол!
— А кто это определил вас сюда хозяевами? Мы тут работаем, ловим для вас рыбу! Голое место обжили. На вашей шее не живем. В долг не просим. Сколько горя от вас стерпели. А за что? За голый кусок земли, какому не вы — лишь Бог хозяин!
— Убрать деревья! Не то пожалеете о том! — терял терпенье Волков.
— И не подумаю!
— Ну, смотри! — кинулся к лодке Волков, вмиг забывший зачем приехал в Усолье.
А к вечеру он вернулся сюда с десятком хмурых мужиков. Те, окинув вооружившихся кольями усольцев, сбились в кучу. Ссыльные не пустили их дальше берега, пригрозив, что каждый, сделавший к селу хоть шаг, поплатится дорого.
— Люди! Чем мы вам помешали? Кому из вас причинили урон тем, что посадили перед своими домами деревья? Кому от этого плохо? — спросил приехавших отец Харитон.
— Деревья? А при чем деревья? Нам говорили, что вы грозились поселку.
— Не положено деревья! — встрял Волков.
— Как мы, горстка людей, можем грозить поселку? Да и зачем? Мы никого не трогаем и никому помех не чиним, — понял все сразу Гусев.
— Какое нам дело до деревьев? Посадили и ладно. Это их дело, — отвернулся один из приехавших. И глянув на Волкова, сказал, как обрубил:
— Дел у тебя нет. Вот и маешься дурью. И нас с панталыку сбил. Кому тут мозги вправлять? Бабам да старикам? Чего ты нас, как собак, стравливаешь? Живут они себе и пусть живут. А ты — дурной сукин сын, не мути мозги больше. Не ищи дурней себя. Вкинуть бы тебе, что от делов оторвал нас! Пошли, мужики! Я с детьми не воюю, — позвал всех за собой.
— Не положено им берез! — лопотал растерявшийся Волков. Но его никто не хотел слушать. Усольцы обрадованно повернули в село. Но на следующий день председатель поссовета приехал сюда с милицией. Та оказалась упрямой.
— Не положено, значит, срубите. Сами. Иначе, мы это сделаем.
Уговоры и доводы не помогали. Милиция начала раздражаться и вплотную подступила к деревьям, как вдруг за плечами послышалось внезапное:
— Что за спор? В чем дело? — стоял в шаге от усольцев и милиции незнакомый, коренастый человек и с ним — инвалид оперуполномоченный.
Когда Волков выложил причину, двое приезжих посуровели. И незнакомый Усолью человек сказал сухо:
— Мы к вам по государственному, важному делу приехали. А вы от безделья мучаетесь. Вернитесь к своим обязанностям. И не мешайте другим работать. Стольких людей от дела оторвали! Мы об этом доложим в области. Стыдно такое время заниматься ерундой! Возвращайтесь в Октябрьский незамедлительно!
Волкова испугал уверенный тон человека, лед в его голосе, откровенная насмешка в словах. Не хотелось лишь одного: еще раз оказаться опозоренным перед ссыльными. А потому приказал торопливо:
— Чтоб к моему возвращению ни одного дерева тут не было! Понятно? — и бегом бросился догонять неведомого приезжего.
«Кто он? Наверное большой начальник, с полномочиями. Может, с указаниями, с проверкой прибыл? Может, из самой Москвы? Может, по жалобе этих треклятых ссыльных разбираться будет? Да только кому они нужны в такое время? Война идет. Может, меня с брони снимать приехал, а этого калеку опера на мое место поставят? Ох и жизнь! Только что я грозил, теперь сам боюсь», — дрожал мужик потной спиной.
Гусев повернулся к ссыльным, вздохнул облегченно:
— Неведомо мне, надолго ли? Но, кажись, пронесло мимо. Может, запамятует про нас…
Усольцы пошли всяк по своим делам. Кто на пилораму, другие— доводить новые дома. Женщины — на кухню, дети постарше— за плывуном для сельчан. Младшие вместе с двумя дряхлыми стариками на берегу остались, в карауле.
