— Вы что ж, и ссыльных хотите привлечь к ответственности?
— Мне нужно разобраться в деле. Надо встретиться с Волковым. Не понимаю, зачем ему понадобилось тащить эту ссыльную н милицию? Ведь у них у всех очень много переработок?
— Да кто их учитывает на путине, — отмахнулся Геннадий усмехаясь.
— Но ведь речь идет о кормящей, — настаивал следователь.
— Здесь она прежде всего — ссыльная, — уточнил Мельников.
— Это не оправдывает ни Волкова, ни милицию. Тем более осторожными следовало быть…
— А как с оружием? Мне они его не вернут теперь, — вздохнул Геннадий.
— Сами привезут. Завтра. Ерофей мне обещал, — уверенно ответил следователь.
Мельников с сомнением покачал головой.
А утром увидел, как Гусев и Харитон передавали следователю оружие. Тот по списку проверил. Поблагодарил ссыльных, извинившись за все беды разом.
В этот же день увезли из Октябрьского пятерых милиционеров. Навсегда.
Новые работники милиции приехали в Октябрьский на следующий день. Все недавние фронтовики. У каждого ранения. Все в возрасте. Они были наслышаны об Усолье и ссыльных. И появляться там не торопились, мудро решив дать людям остыть и успокоиться. Пусть заживет у них больная память.
Единственное, чему они удивлялись, что основной виновник случившегося — Волков, спокойно живет в селе и занимает прежнюю должность.
Злило это и усольцев. Особо не мог смириться с таким Ерофей. Ведь именно Волков сунул его жену в милицию, настаивал накалить бабу, даже тогда, когда милиция отказывала в задержании Зинки и посылала Волкова вместе со ссыльной к Мельникову.
— Все будут наказаны, всяк свое получит, а этот — в сторон! Но ведь он затейник. Он эту музыку заказал, — злился Шаман. И все ждал, что пришлет следователь охрану и ордер на арест Волкова.
Но не тут-то было. Председатель поссовета снова вышел сухим из воды.
Зинка болела до конца зимы. Ерофей с ног сбился, выхаживая ее. И проклинал без конца власть, отнявшую здоровье у его жены. Нет, не обошлась усольцам без последствий расправа над милицией. Целых полгода платили они за лечение наказанного Лидкой милиционера, не получали на руки ни копейки из своего заработка.
Когда Харитон с Шаманом осмелились пойти в поссовет, чтобы потребовать выплату заработанных денег, Волков с ухмылкой им ответил:
— Не нравится отрабатывать должок на воле, будете возвращать его, вкалывая в зоне. Вас пожалели, а вы еще и возмущаетесь? Погодите! Припомнится вам это…
С того дня перестали продавать ссыльным в поселковом магазине масло, мясо, конфеты, сахар, чай.
Волков на это ответил усольским женщинам свое обычное:
— Не забывайтесь, кто вы есть…
А в марте, когда в Октябрьском началась подготовка к очередной путине, усольцам отказались дать обещанные две лодки, мол, обойдетесь на прежних. Не выдали им и спецовку.
Ссыльные молчали. Радуясь тому, что никто из поселковых не появляется в их селе. Ничего не требует, не наводит навязанных порядков.
В семье Ерофея понемногу налаживалась жизнь. Зинка уже ожила. Лицо и тело очистились от синяков и ссадин. Но следы от укусов навсегда остались на теле бабы, да. память не заживала.
Танюшка уже встала на ноги. И наслушавшись отца, поливавшего власть черной злобой, себе заговорила:
— Сволочи паскудные, чтоб вы передохли и задохнулись в говне…
Зинка, услышав это, плакала. А Ерофей, смеясь, говорил:
— Настоящая, ссыльная растет. Уж эта властям ни в жисть не поверит. Ни в какие ее брехи.
Усольцы, а это подсказал им Ерофей, задумали в ту весну посадить картошку, неподалеку от совхоза, на пустующих землях. Далековато от Усолья, больше десятка километров. Зато в зиму сытнее будет. И закинув на плечи лопаты и грабли, отправились поднимать огород для общины.-
Неделю приводили в порядок землю, выжигали корчи, пни, ровняли будущий участок, копали неподатливую землю, разбивали ее лопатами, граблями. А вскоре посадили картошку, в ровные, словно по нитке проведенные, борозды.,
На этот участок приходили бабы вместе с детьми. Пололи, окучивали картошку. И поле радовало. Зацвело ровным белым цветом. Ссыльные ликовали. Хоть этой зимой не будут есть сушеную картошку. Поедят нормальной. Может, даже печеной доведется отведать? Когда это было в последний раз? Давно отвыкли от вида, запаха, вкуса.
И хотя в Усолье все готовились к осенней путине, о картофельном поле в селе помнили даже дети. К середине сентября решил навестить его Ерофей. Понес пустые мешки. Через день — два пора урожай собирать. Вернулся мужик под вечер. Лицо черней тучи. Кулаки в гири сдавлены. Глаза воспалены. И сразу к Шаману:
— Накрылась наша картоха. Нет ее. Совхозники убрали и свезли в хранилище. Я к управляющему. А он меня на матюги! Мол, кто вам позволял на совхозной земле наживаться? У кого дозволенья испросили? Говорю, мол, пустошь обработали. Из ничего поле сделали. А он в ответ, хорошо, что подмогнули, единое в жизни доброе дело сотворили. На том спасибо и проваливай отсель. Я ему говорю — отдай картоху. А он, гад, в срамное бабье меня послал и велел сторожу гнать взашей! Что ж делать теперь?
Виктор накинул на плечи брезентовку и ни слова не ответив, — пошел к берегу, прихватив по пути Харитона. Усольцы видали, как причалили они к берегу Октябрьского и пошли в милицию.
— Нашли где правду искать? Нешто там за нас вступятся? Держи шире. Еще и по шее надают, — вздохнул Ерофей тяжело, вспомнив свое, недавнее.
Мужики вернулись лишь поздней ночью. Позвали Ерофеяк Гусеву.
Виктор, увидев лохматую голову ссыльного, заулыбался:
— Завтра чуть свет, вместе с милицией в совхоз поедешь картоху отнимать. Пообещались помочь нам, вернуть кровное. Не артачься. Там ныне другой люд. Все фронтовики. Народ правильный. Грозятся управляющему совхоза рога наломать. Ну нам этого не надо. Нехай нашу картоху вернут…
Утром, чуть свет, в окно к Ерофею постучали. Незнакомый голос позвал в дорогу. И мужик, сунув за пазуху кусок хлеба, вышел наружу.
Впервые в своей жизни ехал Ерофей в машине вместе с милиционерами, которые не ругали его. Они словно забыли, кто он. Говорили о фронте, о том, что наши прогнали немца за границу и теперь гонят его, как волка, в свое логово, давят ему на пятки, освобождая по пути заграничные страны.
— Скоро война кончится! Вернутся домой мужики! И мой сын придет! То-то радость! Женю его! Внуки пойдут, — мечтал человек.
А Ерофей съежился от ужаса. Значит и у этих внуки бывают…
— Мои тоже пишут, что первый хлеб собрали, мирный. И урожай неплохой. Только вот одна беда. Без войны, неподалеку от поля детвора на мине подорвалась. Колоски пришли собирать после жатвы. А оно вишь, как не повезло…
