А через неделю, среди ночи, въехали в село первые немецкие части.
Их удивленно встретили бабы и детвора. Не испугались. Не шарахались на чердаки и в погреба. С любопытством глазели на чужих.
В этом селе, испокон веку не было голозадых, пьяниц и бездельников. Всяк имел ремесло и кормился им. Здесь жили хозяева крепкие. И хотя, с новой властью Советов не враждовали, всегда помнили, что раньше они жили сытней и зажиточней. Без собраний знали когда сеять и убирать. В селе почитали Бога и старших.
Новая власть сюда не часто наведывалась со своими лозунгами и призывами. В деревне молодых почти не осталось. Все они уезжали в науку, города, искали лучшую долю, полегче и посытней. Боялись повторения голода и держались подальше от глуши села, застрявшего в самом сердце брянского леса.
Может потому, не испугались люди немцев. Ведь и мужиков из села мобилизовали на фронт принудительно. Добровольно кто под смерть свою голову подставит? У каждого жизнь одна. И ее все хотели прожить спокойно. В селе всякий умел работать. От стариков до детворы. Иначе не прокормиться. А потому на колхозные собрания новая власть заманивала, сельский люд бесплатным кинофильмом о чужой любви, о подвигах Чапаева, защищавшем людей непонятно от чего, от кого. Здесь все хорошо знали, что бедными бывают лишь лодыри, пьяницы и дураки. Защищать, а тем более гибнуть за них, считалось дурным занятием.
Немцы не задержались в селе. Оглядев крепкие дома, не заметив вражды в лицах людей, вскоре покинули деревню. Оставили здесь пятерых своих человек в щегольских мундирах. Они не знали языка сельчан. И вскоре привезли переводчика. Когда тот поговорил с людьми, немцы и вовсе успокоились.
Тимофей, ничего не знавший о войне (к нему в глухомань и советская власть не добиралась) в конце лета отправил внуков домой. Единственное, что удивляло его — долгое отсутствие Глафиры. Но по-своему поразмыслив, решил, что хватает ей дел и дома. Устала. Вот и не навещает. А и ему было недосуг. Пока мальчишек домой отправил, насолил, насушил грибов, наварил варенья, убрал огород, не до села было. Всякий день валился с ног от усталости, понимая, что мальчишки теперь в школу пошли. И им нынче не до его забот.
Покуда дети — заботы малые у них. А Глашке с Лехой поприбавилось хлопот. Накорми, проводи, встреть, постирай. За каждым угляди. Да помоги одолеть науку. Она тоже нелегкая, не во всякие мозги лезет. А ну- ка запомни все буквы, прочти цельную газету, которая размером с простынь. Мозги наизнанку вывернутся. Тут без подсобленья не осилишь. Хотя, а кто подсобит? Алеха так и остался в малограмотных, а Глашка, получившись у церковного дьячка, кое-как по слогам читала. Да и то лишь текст, какой печатными буквами написан был. Иное одолеть ей было не под силу.
Управившись с урожаем, припасами на зиму, сложил в аккуратные поленницы дрова, заготовленные внуками, и решил сходить в село, подкупить пороха, махорки, соли, заодно и своих навестить.
Но едва вышел из леса, его остановили. Потом долго водили от дома к дому, показывая Пескаря всякой бабе и старухе. Спрашивая, знают ли его? Кто он и чей будет? Почему по лесу шляется блудным псом? Уж не коммунист ли он? Что ему в селе понадобилось?
Бабы признали Пескаря враз. Обрадовались, что власти, забыв о нем второпях, на фронт не забрали вместе со всеми и рассказывали деду, что случилось в селе, куда все мужики подевались.
Тимофея привели к новому хозяину села. Тот разместился в доме у вдовы. И оглядев Пескаря, немец спросил, согласен ли дед — единственный на все село мужик, стать полицаем. Дал подумать до утра.
Дед Тимофей пришел к своим расстроенный, потрясенный, испуганный. Он поделился с невесткой всем, что произошло с ним. Сетовал на войну, на немцев, на отсутствие сына. И впервые не вытаскивал изо рта самокрутку.
К ночи набившиеся в избу бабы и старухи уломали Пескаря согласиться на новую работу. Стать полицаем. Вон, в Масловке, свои отказались от этого, к ним привезли чужих. Те, деревенским нонче житья и продыху не дают. Харчи забирают подчистую, девок на чужбину поувозили. И детей. Лучшие хаты заняли. И, гадье треклятое, всюду партизанов ищут. Бабки с хворостом вертаются из леса, их из тряпок трясут. Покажь, что под подолом спрятала, что принесла в вязанке? Кого видела, к кому ходила? Жизни не стало! И нам так устроют, коль отбояриться вздумаешь. Они тебя и на заимке достанут. Там душу вытрясут. Согласись, сделай милость. Ты свой, единая надежа остался. Боле никого. Хочь выживем, — просили бабы.
А утром Пескарю выдали новую форму и назначили полицаем в своей деревне.
Тимофей не усердствовал для новой власти. Жалел своих — деревенских. Может, на его счастье, в эту глушь, и партизаны не заглядывали, понимая, что в селе не станут немцы держать крупные войска. И из-за одного — двух офицеров не хотели рисковать жизнями сельчан. Казалось, ничего не изменилось в жизни деревни. Люди, как и прежде, работали на огородах, сеяли, убирали урожай. Но нет-нет, да и всплакнут бабы по мужьям, сыновьям, отцам. Вести от них в село долго не приходили. И болели бабьи сердца и души. Ворочался на печке старый Пескарь. Как-то там Алеха на войне? Живой ли? Скоро ль в дом воротится? Без него вовсе измаялись мальчишки. Глашка ночами не спит, молится. Вслух ничего не говорит. Да и что скажешь, не одна она мается в соломенных вдовах.
За тишину и порядок в селе немцы не обижали людей. Выдавали на паек каждой семье харчи. И в сельмаге полки не пустовали. Дед Тимофей теперь каждую неделю должен был появляться в селе для отчета, не видел ли в лесу чужих людей, что они говорили, куда пошли, о чем просили… Конечно, встречался старик в лесу с людьми. Не без того. Из соседних деревень. Какие приходили за грибами и хворостом, по ягоды и орехи. Были среди них и мужики.
Однажды в зимовье двое заночевали. Сказались окруженцами. Поделились новостями с фронта. Нет, его Алешку они не знали. О немцах в селе не спрашивали. К своим пробирались глухоманью. Им дед сала дал, по краюхе хлеба. Пожалел мужиков. Может, и его сыну кто-нибудь поможет в лихую минуту. Немцам о встрече ничего не сказал. Слышал от баб соседних сел, что делают с пойманными окруженцами немцы. Рассказывали и о партизанах. К селу Пескаря они не добирались еще и потому, что прямо за лесом подступали к нему плотным кольцом болота. Коварные, непроходимые, с топями. Их даже свои — местные боялись. Не все знали пути-дорожки в них. Чуть сбился — пиши пропало. Был человек и пузыри остались. Да крик… Какой повисал, путался в лохматых еловых бородах, но никому не указал и не поведал, где сгинул человек. По болотам этим лишь знающие тропинки ходили. Чужому тут ступать было небезопасно.
Пескарь знал лес не хуже собственного зимовья. С закрытыми глазами любую тропку мог сыскать и пройти по ней не споткнувшись ни разу. За годы работы лесником знал каждый пень, всякую кочку. Он не любил возвращаться из леса в село. Когда же приходил, рассказывал Глашке и внукам о том, что слышал от соседнего люда.
Иногда, морозными, темными ночами, слышали сельчане громовые раскаты дальних боев, рев самолетов, пролетающих высоко-высоко в хмуром небе. Тягостным было ожидание. Еще труднее переносили люди безвестность. Она старила, сгибала плечи и убивала тихо, незаметно.
