— Врешь!
— Ничего не знаю!
— Сунь в камеру!
Мужика увели. И тут же в дверь влетела старуха, из-за какой избили Пескаря.
— За что сына взяли? Выпускайте его! Не то в жалобах утоплю! За какого-то предателя честных людей хватаете! Его не бить, убить надо! Мало ему Костик дал. Кости переломать надо было.
Рыжеусый довольно ухмылялся, потирал руки.
— Верно, бабуля! Хорошие у вас соседи! Кто ж вступился за вас, кроме сына?
— А все! И Кривошеин Ваня и Безуглов Петро, Семен Русецкий тоже был с сыном. Меня не дали в обиду. Всем поселком заступились. А и как иначе? Этим ссыльным только дай повадку. На шею сядут, — хвалилась бабка, с ненавистью поглядывая на Пескаря.
— Значит, вступились? А деньги кто украл?
— Не знаю ничего! Не видела! Да и зачем нам его деньги? Мы его проучили, чтоб язык не распускал. Он же пьяный шел. Откуда у такого деньги? — вспомнила старуха.
— Слушай, Катерина, тебя за спровоцирование драки к уголовной ответственности надо привлекать. Как зачинщицу расправы. И кем ты в тюрьме будешь? Как тебя назовут? Если же этот ссыльный умрет, то и ты, и твой сын, пойдете под суд, как убийцы. И сроки вам дадут — до конца жизни!
— Это за врага народа? Да мне орден положен, что я с им расправилась! А ты мне судом грозишь? Я на тебя самому Сталину жалобу пропишу, чтоб знал, за кого вступаешься! А может, ты и сам такой?
— Что за шум? — вернулись милиционеры. И узнав от рыжеусого подробности, посуровели.
— А ну-ка, бабуля, шагай за нами, — подошли к ней вплотную.
Бабка ойкнула, испугавшись внезапно. Поняла, что болтала лишнее.
— Быстро ее соседей сюда! Всех! — нервно приказал седой, худой Петрович, заметно припадавший на ногу.
— Товарищ начальник! Может мы сначала ссыльного в Усолье отправим? Там ему свои помогут, — предложил рыжеусый.
— Опознание нужно провести. А потом все остальное, — оборвал Петрович. И, кивнув на старуху, сказал коротко: — В камеру ее. Отдельную. Пусть успокоится.
Пескарю принесли воды. Начальник милиции ушел в свой кабинет, оттуда звонил по телефону, с кем-то ругался, кричал. И вскоре в милицию пришла врач, осмотрела Тимофея, сделала несколько уколов. Заставила выпить пригоршню таблеток. Перевязала деда. И сказала тихо:
— Досталось ему крепко. Если до утра дотянет — будет жить.
Пескарь вскоре уснул и не слышал, что происходило вокруг.
Очнулся он в Усолье, в своей землянке. Около него Шаман с Глафирой молча сидят. Алешкин голос из угла бубнит:
— Я ничего не знал о семье. Они на оккупированной территории остались. Я воевал. И едва вернулся, на следующий день забрали.
— На каком фронте? — послышался незнакомый голос.
— Второй Белорусский. Артполк.
— Да ты ж, да мы же рядом, мы Борисов освобождали! — послышалось прерывистое, взволнованное.
— А мы переправу через Березину держали! — говорил Алешка и добавил:
— Я за нее Красную Звезду получил.
— А в Минске?
— И Минск, и Гомель, и Брест! А закончилось мое в Праге. Обе ноги, как сбрило снарядом… Теперь вот одно воспоминание, — чертыхнулся Алексей.
— Какие еще награды у тебя?
— «За отвагу», «Солдатской славы» вторая степень и «Боевого Красного знамени».
— Запрос сделаю. И тогда напишу. Сам. Не знаю, что из этого выйдет. Но попытаюсь помочь, — услышал Пескарь,
— Наградные у меня не отобрали. Возьми их.
— Я не о тебе, об отце запрос сделаю. Если официально подтвердится письмо сельчан, будет толк. А с тобою проще. Ты тут и вовсе ни при чем. Недоразумение. Ошибка. Только вот цена ей велика… Но ты потерпи, больше терпели. И не такое видели. Подожди немного. Ну, а если что надо по-свойски, как к однополчанину приходи, — предложил чужой голос.
А вскоре хлопнула дверь, закрывшись за человеком.
Пескарь даже не чувствовал, какие тугие повязки наложил Шаман ему. Какой горький настой вливает ложкой в рот, пользуясь случаем.
— Папаня, родной, как терпится? — уронила слезу Глашка.
— Что на дворе? Утро иль вечер? — спросил дед.
— Второй день как дома, отец, — ответил Алешка ожившим голосом и рассказал:
— Всех поймали, кто тебя бил. И вора нашли. Деньги вернули. И обещали помочь. Во всем…
— Последнее услышал. А кто он?
— Начальник милиции. Он сам расследование проводит.
— По ссылке?
— Да нет, пока по избиению, а теперь и этим займется..
Виктор Гусев не отходил от Пескаря неделю. А старик, придя в себя, медленно, но верно выздоравливал.
Теперь Алексей с Глашкой могли уходить из землянки, строить свой дом. И Пескарь оставался с двумя меньшими внуками. Им скучно было сидеть в землянке целыми днями. И старик послал их погулять по селу. Мальчишки с радостью выскочили из землянки, побежали на берег моря, проверить, что принес сегодня прилив.
Пескарь лежал один, ковырял заскорузлым пальцем в наспех обмазанной глиной стене. Вспоминал вчерашний разговор Алешки с Шаманом. Оба были уверены, что Тимофей спит.
— Зачем ты простил их? Ведь они отца чуть не угробили! Зачем мое заявление взял? Ты, думаешь, я калека, и не смогу защитить свою семью? Я инвалид на ноги, а не на голову. И ты не имеешь права решать за меня и отца! Сегодня он, а завтра кто попадет своре на дороге? — кипел Алексей.
— Остынь, Леха! Ты не инвалид. Ты — ссыльный. К тому ж — враг народа! Помни о том. Осудят эту толпу — Усолью беды не миновать! Иль забыл Ерофея, Комара и все пережитое? Не кипи. Нам выжить надо. Правды не добьешься. Рука ударившая гладить не умеет. Осудивший невинного — воли не подарит. Ты — не пацан. Войну прошел. Выслушай правду. Тот милиционер, твой однополчанин, написал жалобу. А вчера его за нее арестовали. Чего же ты ждешь, на что надеешься?
— Откуда узнал?
— Милиционеры сказали вчера. Жалобу его энкэвэдэшники из почты взяли. Письма в такие адреса цензура проверяет всегда. Прочли. И крышка. Увезли в наручниках..
— Куда? — ахнул Алексей.
— Адресок вот запамятовали оставить. Ты нынче другого стерегись, чтоб к тебе не подкопались они, — предупредил Гусев.
— А мне бояться нечего. Все чисто.
— У меня тоже грязи не было, — огрызнулся Шаман.
— Я не прощу за отца!
— Охолонь! Не рискуй стариком и семьей. Да и о нас подумай. Нет у Усолья защиты. И быть не может. Вот и терпи, покуда жив. А чтоб теплей на душе было, скажу, что твоему деду компенсация до смерти будет выплачиваться теперь, за вред, причиненный здоровью.
