Вернули через два дня, сказав:
— Начато следствие. Подождите.
Настю тоже допрашивал следователь. Осматривал врач. Но, уходя, сказал:
— Подняли шум из ничего. Девчонку не тронули. Хватило бы и того, что так зверски избили ребят. Это тоже без внимания и последствий оставлять нельзя. Тоже мне — правдолюбцы выискались. Засадить людей вздумали. А сами кто?
Девчонка тогда и скажи:
— Пусть вашу дочь и жену поймают, как меня. Посмотрю, как заговорите.
— Ишь, негодяйка! Тебе ли рот раскрывать? — возмутился врач. Но следователь не поддержал его.
Через месяц усольцам сообщили, что обоих виновных будут завтра судить и Настя обязана быть на суде в качестве потерпевшей.
Половина ссыльных пришла на суд в указанное время. В зале заседания собралось много людей. Поселковые от нечего делать любили пощекотать нервы изредка. Не часто слушались тут процессы об изнасилованиях.
Когда же узнали, кто потерпевшая сторона — возмущаться, орать стали:
— Из-за них в тюрьму?
— Контра хвост поднять вздумала?!
— Они нас убивали, а людей из-за них в зону!
Кто-то кинул клич:
— Бей недорезанных!
И в зале заседаний тут же затрещали скамейки, толпа озверелых людей кинулась на горсть ссыльных. С бранью, кулаками, они лезли напролом, не глядя, кто перед ними.
— Тихо! — послышалось от дверей громовое. Наряд милиции стоял наготове.
Перекошенные лица поселковых, свирепая, грязная брань, неугомонные кулаки навсегда запомнились ссыльным.
— Это из-за них, сволочей, бабу Катю упекли вместе с сыном в тюрягу. А теперь они хотят всех нас на Колыму упрятать!
— У! Контры! — нехотя отступали поселковые.
— Пусть только посадят мужиков! Мы этим полицаям своими руками головы из задниц повыдерем. Весь их улей спалим, никого не оставим.
Заседания суда перенесли за закрытые двери. Но и в кабинете было слышно: не разошлись поселковые. Ждали, караулили ссыльных.
Их ругали милиционеры. Их пытались выгнать, кое-кто ушел, но не все. Более настырные заглядывали в окна кабинета, грозили кулаками, материли усольцев.
Толпа у здания суда к вечеру стала расти. И теперь уже милиция поняла, что сдержать поселковых своими силами не сумеет. А если вспыхнет драка, она будет жестокой и долгой.
Начальник милиции впервые обратился за помощью в погранчасть. И когда к зданию суда подъехали три машины с солдатами, толпа поселковых поняла причину их появления. И тут же умолкла. Дошло, что эти — не смолчат, не стерпят. Вон какие дубины в руках. Станут стенкой, мало никому не покажется. Но не уходила толпа.
— Разойдись! — послышалось милицейское предупреждение толпе.
— Сынки! Вы же полицаев защищаете!
— Врагов народа! — кричала толпа.
Солдаты стояли невозмутимо, переговаривались между собой. Ждали команду.
И когда из здания суда вывели под конвоем двоих осужденных, кто-то спросил их:
— Как у вас уладилось?
— По червонцу на нос повесили, — ответил один, залезая в машину.
Вот тогда в окна суда полетел из толпы первый камень. Он рассыпал стекло в окне вдребезги. Со звоном.
Следом за ним полетели камни в другие окна, в милицию, в солдат.
— Бей, лизожопых! Бей, прихвостней! — неслось из толпы.
Ссыльных по длинному коридору вывели через другую дверь во двор суда. Там, через ворота, сразу к реке, на милицейский катер. И вскоре усольцы вышли на свой берег.
Настя дрожала осиновым листом. Жалась к отцу, к женщинам. Ей было страшно от пережитого и увиденного.
— Ты, Настенька, одно помни. Власти эту толпу сами настроили вот так. Со школы поселковым на мозги давят. Грязь на нас льют. Всякие небылицы про нас болтают. Вот и свирепеет толпа, подогретая властями. Потому, как своего ума не имеет. Живет и думает по подсказке. Оттого что она пустоголовая и подлая, мерзости получаются. Бога не знают. Семью не берегут. Ближнего не любят. Потому и на власть руку подняли. То не диво. Может и худшее приключиться. Солдат только жалко. Отроки невинные. На казенной службе погибнуть могут ни за что. Господи! Убереги их, — перекрестился отец Харитон.
Чем закончилась стычка у суда, усольцы узнали на следующий день от следователя, приехавшего осмотреть дорогу, ведущую от кладбища к селу. Он разговаривал с Гусевым, с мужчинами, которые унесли мертвую Варвару с берега в село.
— А как она с мужем жила? Дружно ли? Или случалась ссоры?
— Мой дом с ихним не соседствует. И, если вы думаете, что Федька сам убил жену, то вовсе зря. Варвара была крупной женщиной. Федька, напротив ее, гольный шибздик, так его и зовем. Он чуть не рехнулся по ней. Да и как такое в башку впустить, коль в доме детва. Все мал-мала меньше. Что блохи. Он Никитку, сына своего, незадолго до жены схоронил. Когда ему убивать? Сам в добитых доселе мается, — ответил Гусев следователю.
— А у Варвары в вашем селе были с кем-нибудь ссоры?
— Да ее из дому на аркане не вытащил бы никто. Какие ссоры при пятерых детях и мужике? До них ли? Да и спорить нам не об чем. Все одинаковы.
— В Октябрьском у Варвары были враги?
— Она там в жисть не была. Ни разу. А вот враги у нас у всех там имеются. И не наша в том вина, гражданин следователь, человек, пока своя беда в жопу не клюнет, чужую болячку не разумеет, — усмехался Шаман.
— Враги говорите? А пограничники? Двое в госпитале лежат с пробитыми головами. В сознание не пришли еще. С целой толпой из-за вас столкнулись. А вы их врагами зовете…
— Я не о них. О толпе. Сами говорите, на солдат полезли…
— За то больше полусотни арестовали. Кому штраф, другим — тюрьма светит. Даром не пройдет. Но это не враги, — пытался убедить следователь Шамана.
— А кто ж они? — смеялся Гусев прищурясь.
— Люди, обычные люди. Будь они врагами, никто из усольцев не смог бы появиться в Октябрьском. Никогда. Вы же в поселке бываете часто.
— И нередко обходится бедой каждый наш приезд. Одно, диво, только нынче за них взялись. Да и то, лишь потому, что в суде стекла побили, на солдат полезли. А если нам перепало бы, никто и пальцем не пошевелил бы наказать поселковых. Это я точно знаю, — не согласился Гусев.
И все же в этот раз ссыльные ждали результатов расследования дела об убийстве Варвары Горбатой.
Но шли недели, месяцы. Никто не говорил семье Горбатых о судьбе дела. И ссыльные поняли, что следствие либо прекращено, либо, задохнувшись на препятствиях, согласилось с «висячкой».
Нераскрытое преступление, совершенное против ссыльных, ляжет в архив прокуратуры. За него никто не спросит со следователя и прокурора. Это хорошо осознавали усольцы.
