Поговорить с сыном начистоту больше не успел, не пришлось.
«Но уж вернусь, обязательно дознаюсь. Чего бы это мне ни стоило. Позову за плывуном на море. Там и вытряхну из него», — решил Блохин и тут же услышал, как в замочную скважину камеры кто-то вставляет ключ.
«Нет, до обеда еще далеко. Значит, не баландер. Да тот и открывает не так медленно. А быстро, резко щелкнув ключом. Тут же, как старая баба возится. Не часто эту дверь открывает. Ну, значит, вспомнили обо мне!»— вздохнул Никанор. И встал со шконки.
— Блохин! За мной! — скомандовали с порога, даже не переступив.
Никанор тут же вынырнул из камеры, пошел следом, ни о чем не
спрашивая.
Его провели в кабинет. Серый, пропыленный, он насторожил своей холодностью, запущенностью.
— Садись. Чего топчешься? — процедил сквозь зубы человек за столом. Он даже голову не поднял от бумаг. Демонстрировал занятость. Разговор начал не сразу. Дал попереживать вдоволь. А потом, отодвинув в сторону бумаги, спросил:
— Это за что же ты, Блохин, подлянку нам подкинул?
— Какую? — не сразу сообразил Никанор.
— С Харитоном. Священником усольским!
— Никакой подлянки не было. Я сам видел, куда он ответ положил. За икону Спасителя. Я не виноват, что обыск позже ареста провели.
— Да этот ответ, черт с ним! Ты писал, что священник постоянно позорит советскую власть. Призывает ссыльных не признавать ее и порочит весь строй. Говорит плохо о коммунистах, позорит каждого.
— Да! И теперь это подтверждаю! — выпрямился Никанор.
— Мы перепроверили ваши сведения. Целая комиссия занималась этим делом. Ни одно из утверждений не подтвердилось. Шесть человек впустую убили целую неделю! Вы понимаете, сколько сил и средств отнято у людей и государства? А все впустую! — побагровев, грохнул по столу кулаком, глянул на Никанора ненавидящими глазами.
— Да кто же вам в таком добровольно признается? Поумнел Харитон, побывав здесь. Теперь из него калеными клещами никто лишнего слова не вытянет.
— Вы что? За идиотов нас считаете? Кто же о таком с самим Харитоном говорить станет? — возмутился человек.
— Об убеждениях говорят с глазу на глаз. Что о том могут знать посторонние?
— А вы кто Харитону? С какой целью оклеветали его? И тем самым дискредитировали нашу работу?
Блохин сжался в комок. Внутри все похолодело. Ответил не задумываясь:
— У меня одна цель — помочь стране избавиться от всех врагов. От тех, кто мешает государству.
— Чем мог помещать стране священник, живущий в ссылке?
— Болтовней своей. И письмом, какое в Канаду послать собрался. Вы бы дождались, пока он его на почту сдаст, а там ребята ваши принесли бы сюда.
— Да, отправил он письмо. Прочли мы его. И ничего в нем нет такого, о чем вы нам сообщали. Такое письмо хоть в газету публикуй, никому не будет стыдно. И, заметьте, никто не знал, что оно будет проверено. Потому что хоть и отправлено Гусевым, но написано рукой Харитона. Его почерк нам всем известен.
— Заморочили вам голову. Отвели глаза от того, что пойдет следом за этим письмом. Они уже знают, что все их письма проверяются чекистами, — рассмеялся Блохин.
— Еще учить нас взялся? Да этот Харитон проверен так, как никто другой. У вас в биографии, при полной проверке, дерьма куда как больше оказалось. Удивляюсь, кто вас от высшей меры вытащил? И зачем?
— Меня расстрелять? А за что? — побледнел Никанор.
— За все грехи в работе, за ложь в информации. За то, что по вашей вине из-за излишней доверчивости были арестованы невиновные люди. Некоторых уже не вернуть. Вы не просто негодяй!
— Каждая моя информация всегда проверялась. Я работал по заданию. На кого указывали — за тем следил. А теперь на меня свои промахи списать хотите? Не выйдет! Я не лопух! — кричал Блохин, пугаясь тишины и зловещей улыбки человека, сидевшего за столом неподвижно. «Что он задумал? Чего хочет от меня?» — обливался потом Блохин.
— Короче, с вами все решено! В Усолье вы не вернетесь! Там вас знают как стукача. И, конечно, найдут повод и способ расправиться незаметно. Тот же Шаман отправит на тот свет своими настоями.
— Нет! Он верующий, он не способен на такое! — еще больше испугался Никанор, сам не зная чего.
— Когда рядом доносчик, и о том все знают — окружающие забывают о порядочности. Всяк вспоминает о собственной безопасности и собственной жизни. Тут не до сантиментов, когда речь пойдет о том, как уцелеть — никакими средствами не брезгуют. Вы — один, а ссыльных много. Вы им — враг. И нас подвели. Доверие потеряли. Нет смысла защищать вас, беречь, — встал человек. И, пройдясь по кабинету, остановился напротив Блохина. Сказал, помедлив:
— Все, Никанор, спета песенка…
— Какая песенка?
— Последняя… Расстаемся мы. Навсегда прощаемся,
— А я куда теперь?
— Сегодня увезут отсюда.
— На расстрел? — дрогнул голос Блохина.
— Да нет. Зачем же так? Вы поедете не под пулю. Это я вам гарантирую.
— В зону? — допытывался Никанор.
— Нет. Не в зону, — медлил чекист, смакуя тревогу и страх Блохина.
— На другое место ссылки?
— Не угадали…
— Неужели на волю?!
— Вот именно! Теперь в самую точку попал! — рассмеялся чекист.
— На волю?! Меня? А зачем же вы так ругали меня? Обзывали даже! Я уж тут чего не передумал!
— Это на будущее! Чтобы больше не допускал ошибок! Чтобы осторожнее был с информацией и перепроверял потщательнее!
— А как же мои? Семья? Где они? Ведь вы не только меня отпустите? — заторопился Блохин.
— Сначала вас. Вы устройтесь. А они следом прибудут.
— Сегодня? Мне можно собираться?
— Давайте.
— А документы когда мне вернут? — вспомнил Никанор.
— На месте получите.
— Как? Почему не сразу, как всем?
— Вам документы нужны особые! С отметкой. По которым вас оберегать будут от всяких неожиданностей. А потому и на новое место вас доставят с почетом, в сопровождении.
Никанор насторожился, — Умолк.
— Чего потускнели? Вас проводят и все. Чтобы по пути ничего не случилось. В целости, в сохранности довезти хотим. Мы дорожим своими помощниками. Как иначе? Вот и заботимся, — усмехался человек.
— А мой билет? — спросил Блохин, -
— Наш транспорт как раз доставит вас. Попутно. Им в ту сторону нужно. Так что билет не нужен.
Блохину бы бегом вещи собирать. А у него язык, соскучившийся в камере без общения, опережая разум, вопросы задает:
