Долго ждать не пришлось. В окно выглянула старушка и вскоре, открыв дверь, позвала:
— Проходи! Чего под дождем топчешься?
Виктор вошел, поздоровался, огляделся, перекрестился на образа. Хозяйка внимательно наблюдала.
— Откуда ж ты взялся в нашей глуши? Каким ветром занесло?
— Не с добра приблудился. Погорельцы мы с мамашей. Тоже дом имели, хозяйство большое. Все было, а ничего теперь не осталось. Может, слышали про Сосновку? Так вот мы в ней много лет бедовали.
— А где ж мамаша?
— Сестра взяла ее к себе детей нянчить. Трое их у нее. Сама в доярках, муж тракторист. Целыми днями оба на работе, а кто-то должен приглядеть за детьми и домом. Вот и взяли мамку. А я сам по себе остался неприкаянно. Сиротиной горькой скитаюсь по людям…
— На что жалишься, голубчик? Нонче в деревнях полно брошенных домов. Занимайте любой и живите.
— Оно и верно. Нам тоже так говорили. Но в нашей деревне нет пустых домов. А и по правде сказать, не только дом, а все, что нажили, сгорело. Даже сменного белья нет. Вот и хожу, людям помогаю. Кому дрова порублю, другим траву покошу на сено. С месяц коров пас в Липках, дал пастуху отдохнуть. Так день ото дня. Может, и тут кому сгожусь?
— А печки класть умеешь?
— Не! Не умею. Это дело особое. Только старики могут помочь в мудреном, — качал головой Виктор.
— Ну а крышу подлатать сумеешь?
— Попробую. Вообще не приходилось самому. А вот деду помогал. В деревне вашей мужики есть иль вовсе поизвелись?
— Об чем ты? Какие мужики нынче в деревнях станут портки просиживать? Все сбегли кто куда! Одни — на погост, другие — в город, в заработки. Нас тут пять старух. Кому мы нужные? Сами себе опостылели.
— Иль ни у кого из вас родни не осталось? Неужели не навещают никого? — удивился Виктор.
Бабка меж тем накрыла на стол. Поставила перед Виктором миску вареной картошки, исходившей паром, кружку молока, соленой капусты, огурцов и хлеба.
— Ешь, горемычный бедолага. Не осуди скудность. Что сама ем, тем с тобой поделилась. А навещать меня некому. Никого не жду, окромя наших старух. Единой душой живу. Дед мой давно сгинул.
— Помер? — ахнул гость сочувственно.
— Кой там? Другую сыскал старый кобель. Она на пятнадцать годов моложе меня. Вот и скрутились. Он у ей седьмой по очереди.
— А куда других дела?
— Кто сам сбег, кого она выперла. Теперь вот с моим змеем бесится.
— А дети у вас имеются?
— Две девки! Разве это дети? Вот бы сыновья, эти б не забыли! Навещали б! А девки — как приснились. Словно их и не было. Вышли замуж, только и видели. Уж сколь годов глаз не кажут свиристелки. Сами матери, а ко мне остыли вовсе. Но недолго им порхать. Сами девок нарожали. По две каждая. Будет им моя доля…
— Степановна, и вот так у всех здесь?
— Не, милок! Вон к моей подруге Петровне, она часто ко мне приходит, к той родня наведывается. Мы с ей давно дружимся. То я ее блинками угощу, глядишь, в другой раз она пирожков принесет полную миску. А по осени у нас благодать. Грибы солим, варенье варим всякое. Угощаемся все вечера. А с утра опять делов куча — картоху убрать, капусту унести в погреб. Уж поздней всех свеклу собираем и зимнюю капусту. А уж яблоки у нас самые лучшие. До Пасхи лежат, будто только что с ветки снятые. Вкуснее их в свете нету.
— Наверное, родня Петровны харчи в город машинами возит? — спросил Виктор.
— А нешто жаль? Куда еще девать? Вона и я в прошлом году накопала у себя картохи пятьдесят шесть мешков. Год был урожайный, картошечный. А куда ее мне столько? Вот и пришлось машину нанимать, своего транспорта в нашей деревне давно нету. И свезла в город на продажу. Так с той картошки оделась и обулась до конца жизни. Да харчей навезла полную кладовку. Одного сахару пять мешков. Заодно капусту, яблоки, лук, яички и молоко продала. Короче, полная машина со двора вышла. Но это ж все хлопоты, заботы. А тут она детям отдала. Они Петровне каждую неделю харчи багажниками возют. И одевают, обувают старую, не скупясь. У ней заграничная музыка есть. Ну эта, как ее, а — магнитола! И скоростной чайник. Он быстро воду греет. Даже электродуховка! Петровна в ней иной раз варежки сушит, когда зимой лютый холод стоит. Об ней думают и помнят. Не то что про меня! — вздохнула бабка.
— А у Петровны сыновья?
— Ну да! Один сын, за десятерых Богом подарен. Сам добрый и дочка такая ж. Дня три назад гостили у бабки.
— Значит, хоть одна счастливая есть среди вас?
— Не, ну и к другим наведываются. К Захаровой Акулине бывший муж приезжает. Вот прохвост! Прости меня Господи! Ну, Акуля завсегда дурковатой была. Этот и пользуется! Приволокется на Рождество! Навезет всякого говна! Пряников, конфет, жвачек! Ну, для видимости платок иль кофту ей подарит. Поворкует с Акулиной неделю, потом вызовет с городу машину, загрузит Акулькиными харчами и снова в город, уже другую бабу кормить. Нынешнюю, законную. А Захариха слюни пускает, что и ее не забывает! Еще бы! К ней пришел — в карманах принес! От Акулины — машину продуктов взял. Так даже дурак будет помнить.
— А почему разошлись?
— Да потому что он на шее Захарихи институт закончил. В город на работу поехал, грамотную жену нашел. Ты не поверишь, они даже дружат.
— Кто? — не понял Новиков.
— Во дуралей! Сказываю тебе, Акулька и та городская баба! Она когда первый раз приехала в гости к Захарихе, ну, мужик привез познакомиться, мы все сбежались поглазеть на тот цирк, почти как на кино. И что б ты думал? Вышла из машины та городская. Вся в кудерках. Ну, думали, сейчас Акулька устроит ей прополку на башке. Крашеной мордой в навоз по самые пятки вгонит. Ждем, как наша деревенская баба свое счастье вернет у всех на глазах. От азарта аж мурашки по спинам побежали. Руки вспотели. Уж мы б ей подмогли по-свойски. И мужику заодно вломили б коромыслами да ухватами. Ведь наготове держали неспроста. Уж мы им…
— И что приключилось?
— Вышла Акулина. Увидела гостей, пошла к ним навстречу. Мы рядом с ней, как кремлевская охрана. Идем свирепые, злей собачьей своры. Хором вломить решили гостям. За свою бабку! А она… Подошла к той городской стерве и, вместо того чтоб дать по морде, обняла! И расцеловались они с ней прямо на наших глазах. Нет, ты не можешь представить, что с нами было! Мы готовы были за такое саму Акулину в клочья порвать! Как посмела она честь нашу деревенскую кинуть половиком под ноги городской стерве? Приветить как родную? Да еще в дом ввести под руку! Ну, это уж слишком! Мы отупели! Стоим как дурки. А она, видим в окне, носится вокруг них, угощает самым лучшим. Мы даже в ночь за ими подсматривали, как они спать станут — все вместе в одной койке иль по-другому? А они и вовсе насмешили нас. Мужик решил никого не обижать, пошел спать на сеновал. Бабы в доме остались. Долго говорили промеж собой, потом улеглись. Гостья на койке, Акулина на печке. Не только не поругались, не подрались, злого слова промеж ними не проскочило. И теперь та городская лахудра — наипервейший гость в Захарихином дому. Сама Акулька сказала нам: «А чего мне с ней ругаться? Она его силой не держит. Он, если захочет, в любую минуту может ко мне приехать. Ну что поделаешь, коль таким уродился, обеих нас любит. И мы его. Теперь в городах уже многие мужики по две, а то и по три семьи имеют. И никто ни на кого не в претензии. Мужики теперь имеют столько баб, на сколько хватает сил и возможностей. Никто не упрекнет!» Вот и вступись за свою. Она нас назвала темнотой пещерной. Мол, нынче мужика каталкой в доме не удержишь.
