— Кто там? — услышал голос тещи.
— Это я! Николай! — ответил срывающимся голосом. И… Услышал, как шлепающие шаги удалились от двери.
Николай снова позвонил.
— Сейчас! — послышалось недовольное. Теща открыла дверь, держа ее на цепочке, и сказала в щель: — Арпик на работе…
— Это я! Вернулся! Или не узнали?
— Почему же? Признала, — ответила сухо. И нехотя скинув цепочку, впустила в квартиру.
— А где Павлик?
— Он спит, — указала на спальню.
— Пойду загляну, каким он стал? — вошел в комнату. Увидел сынишку, разметавшегося в постели.
— Павлик! Сынок! — стал на колени, целовал голову, лицо, руки мальчугана.
Тот проснулся. Испуганно натянул на себя одеяло. Спросил робко:
— Ты кто?
— Я? Папка! Твой отец! — хотел обнять сына.
Но тот оттолкнул:
— Мой папка на работе. Совсем другой. Он вместе с мамкой. Ты — чужой. Чего лезешь ко мне? — встал с постели, глядя на Николая с недоверием.
Человек оглянулся на старуху, застывшую за спиной изваянием.
— Это правда?! — спросил глухо, не веря в услышанное.
— Пошли на кухню. Зачем ребенка впутывать? Ему рано такое слушать. Пусть поспит еще! — закрыла двери и повела Николая на кухню. — Садись. Попьем чайку. Поговорим, — отошла к плите.
— У Арпик есть любовник? — спросил Николай.
Тещу словно кнутом огрели:
— Что? Моя дочь не шлюха! Она честная женщина! По тюрьмам не сидела! И не позорилась. Она вышла замуж за хорошего человека! Он — врач! Они собираются записаться. Он Павлика за сына считает. Любит его! И мальчонка к нему привык. Отцом зовет. Тебя не узнал и не помнит. Не тревожь его! Алименты с тебя брать не будут…
— Она еще полгода назад писала, что ждет меня! — еле выдохнул Николай.
— Наверно, пожалела, не хотела расстраивать. Сам знаешь, она у меня добрая!
— И давно она замужем?
— Месяца три одни жили. Потом полюбила. Привела познакомиться. Мне он понравился. Культурный, обходительный человек! Настоящий москвич! Не какой-нибудь деревенский мужик, — собрала губы в морщинистый пучок.
— Выходит, я — лишний?
— Ну конешно! Сам посуди! Не станет же моя Арпик сразу с двумя жить?
— Уж не знаю, как она, но я на такое никогда не соглашусь! — подошел к телефону и набрал номер: — Арпик? Это я! Николай! Из квартиры тебе звоню… Почему смолчала? Что? Тебе было трудно одной? Нет! Я не упрекаю! Это слишком мелко! Я просто хотел посмотреть тебе в глаза! В последний раз… Но не стоит. Ты все равно ничего не поймешь… Нет! Мне ничего не нужно объяснять. Прощай! — Положил трубку и, шагнув к двери, увидел сына. Глаза мальчонки широко раскрыты. В них было много вопросов. Но рядом стояла бабка, и Павлик не решился их задать.
— Прости, сынок! — наклонился к сыну, поцеловал в макушку и вышел в двери не оглядываясь.
«Не споткнуться», — уговаривал себя Николай, глотая жесткий ком, застрявший в горле. И шел, не разбирая дороги.
В сквере нашел заброшенную скамью. Курил, успокаивая себя:
«Баба предала! А сколько мужиков в зоне о том говорили? Они еще тогда это пережили. Мне судьба дала отсрочку. Они остались живы. А я чем хуже? Они не верят бабью? И я не поверю ни одной! Вот только теперь куда деваться?»
И Николай решил сегодня же, не откладывая, пойти на работу. Может, там имеется общежитие? Авось дадут место…
Ему повезло.
Николая определили в бригаду каменщиков подсобным рабочим. Он целыми днями носил на растущие этажи кирпичи, раствор. Вернувшись в общежитие, заваливался в постель и спал до утра. Его не интересовали соседи по комнате. Он ни к кому не набивался в друзья, никуда не ходил. Лишь через два месяца решился написать письмо родителям в Сероглазку. Коротко поделился случившимся. Особо не жаловался. Передал приветы всем братьям и сестрам. Попросил черкнуть о себе хоть несколько строк. А через месяц получил ответ, написанный рукой старшей сестры Ольги:
«Ты пишешь, что стал почти свободным и живешь в общежитии вместе с вольными людьми? А скажи-ка, как ты просрал квартиру, какую дали тебе? Почему прописал в ней потаскуху, а не моих детей — своих племянников. Сейчас жил бы в своем углу, а не скитался бы по общагам! И мои дети не платили бы за комнату, учась в институтах! Но… На это у тебя ума не хватило. Ты никогда не думал о нас. Вот и теперь пишешь о своих бедах. А не подумал, что родителям обязан помогать. Ведь они получают крохотную пенсию, какой и на хлеб не хватает. Я тоже в колхозе работаю. Имею свою семью. Учу детей. Еще и стариков кормлю. Легко ли мне? Бьюсь как рыба об лед. И никто не поймет и не поможет. У всех свои заботы и беды. Только я трехжильная? Вас вынянчила. Вы повыучились. Я осталась с семилеткой — в колхозе. Из-за вас. Но с вашей учености никакого толку. Только сосете из нас последние соки. Уж лучше б вас не было».
Выпало письмо из рук. Хотел подсобрать деньжат на одежонку. Да куда там? Пошел на почту. Все до копейки отправил в Сероглазку. Сам пересел на хлеб и воду. До аванса кое-как дотянул. Из дома получил куцую записку, мол, получили перевод, наконец-то… Прислал родителям как милостыню. Людям этот перевод показать совестно…
Николай сдавил виски: «Что делать? Ведь впереди еще четыре месяца. Их надо прожить».
Он порвал письмо сестры. Решил написать сестрам и братьям, чтобы вспоминали о стариках. Но вскоре понял бесполезность, старшая, Ольга, уж конечно их не обошла своими упреками. Видимо, не возымели ее письма воздействия. И она решила отыграться на поддавшемся.
Николай в следующую получку купил себе смену белья, рубашку и брюки. Остальное приберег на питание. Но уже через неделю получил письмо из Сероглазки, где Ольга грозила судом. Сказала, что подаст на него заявление об удержании алиментов на содержание родителей. И не только на него, а на всех. Пусть им будет стыдно.
Николай ничего не ответил. Он не мог брать в долг и ждал развязки.
«Будь, что будет!» — решил он. А через месяц получил повестку — явиться в суд.
Николая долго стыдили, даже не выслушивая. Желчная судья называла его обидными словами. И Николай, не выдержав, сорвался. Он заорал гак, что все стихли. Он обзывал судью, как называли всех баб мужики в зоне, виня каждую в своих бедах.
Из зала суда его увели в следственный изолятор. А вскоре он снова встал перед судом. И снова срок…
«За оскорбление чести и достоинства судьи, выполнявшей свой служебный долг, определить наказание сроком на пять лет…»
Николай слушал молча.
Какою короткой оказалась эта полуволя… Он даже не успел прочувствовать ее. И снова попал под запретку.
«С учетом нарушения условно-досрочного освобождения отбытие срока определить в зоне усиленного режима» — донеслось до слуха последнее.
