— Ну, а после смерти свекрухи все наладилось? — спросил Николай.
— Какой там! Васю мово загребли.
— Куда? — изумился Николай.
— Знамо дело — в тюрьму!
— За что?
— А ни за что! Районное начальство в колхоз наведалось. Вздумалось хозяйство глянуть. Зашли на кузню и к Васе подступились с вопросами. Мол, почему в партию не вступаешь? Иль несознательный? Вася усталый был. Ну и послал их вместе с партией ко всем…! Сказал, что в доме хлеба купить не па что. Дите конфетов в глаза не видела. Хотя уже три года ей. Они и определили его на заработки. Аж на Колыму, на цельных десять годов! Как вражину для власти и народа… Я и осталась со Стешкой на руках. В ту пору от нас все поотворачивались, и первой — родня. Не просто стороной походили. А бранили при встречах, проклинали, ругались. Меня с доярок выгнали. Послали в полевую бригаду — на поля. Уж и не знаю, как бы я выжила, если б не бабка Мотя. Она — с деревенских. Ее невестка с дому прогнала, когда мужик помер. Она и попросилась ко мне. Я взяла. Да и много ли старой надо? Упредила, то верно, что живу скудно. Она и тому была рада. Стала она по дому справляться. Скотину, огород смотрела. Стешку доглядывала, покуда я на работе. Вдвух с ней и мне веселей стало. Матрена сама всюду. И в грибы ходила. Солила на всю зиму. Малиновое варенье напасла. Орехов насобирала. И в избе порядок навела. Обмазала, побелила. Напасли мы с ней дров и сена. С огорода все убрали. Зиму без бед прожили. Только на душе погано. Васи недоставало. Он писал. И на том великое спасибо! Мы ему посылки отсылали. Сало и варенье. Орехи. И чеснок. Все получал. А тут телку продали. Корова у нас была, молоко сдавали за комбикорм. Там свинья опоросилась. Поросят продали. Куры цыплят вывели. Яйцы сдавать стали. И начали на ноги вставать. Выпрямились понемногу. Сам Бог нам подмогал. И хоть втрех душой жили, все ладилось. Само в руки шло. Не гляди, что без мужука осталась, а дом, что кукла, гляделся. Огороды и скотина ухожены. В подвале и кладовке — полно харчей. Сами — не раздеты, не босы. Стешка росла в свете и в тепле. Бабка ее к сказкам приловчила. Всякую ночь ими баловала дите. Та и привыкла. Бабулей звать стала. По пятам за ней бегала. Но через три зимы невестка ее опомнилась. С новым мужуком не сжилась. Дите от него народила, а смотреть за им стало некому. Вздумала Мотю воротить. И нагрянула нежданно к нам. Но не просила смущенно, а враз горло раззявила и на бабку с кулаками. Обзывала грязно. Я вступилась. Выкинула с дому. За лохмы. А на другой день ко мне — милиция. Забрали. Только через два дня прознала за что. Мотина невестка бумагу настрочила. Ох и набрехала про меня — всякое! Я не выдержала. Обсказала все, как было. Не враз поверили. В деревне нашей — в Дубровинке, всех поспрошали. И через неделю выпустили. Воротилась, а в доме — никого. Ни дочки, ни бабки, ни скотины. Оказалось, бабку в дурдом впихнуть успели, Стешку — в приют. Скотину — в колхоз забрали. Тут я озверела. Сама пошла в милицию, где меня держали, и прямиком к начальнику. Все обсказала. Пригрозила жалобой за расправу и измывательство. Он враз за телефон ухватился. Все воротили в два дня. А мне вожжа под хвост попала. Надумала Мотину невестку наказать и написала про нее все, как было. Что бабка на нее всю жизнь батрачила, а под старь, как собаку, выгнали. И еще в дурдом пихнули. Пусть, мол, накажут вражину. Через месяц с района двое приехали. Говорили долго. А потом бабке ее дом в Дубровинке воротили. Невестку выкинули и заставили алименты платить Моте. Та ноги мне готова была целовать, что я для ней правду выковырнула.
— Ушла она от тебя в свой дом?
— Не-е! Старшему внуку отписала. Своему. Он в см и нынче живет с семьей.
— А мать с ним?
— Не! Он ее прогнал. А Мотя со мной и Стешкой осталась. Даже когда Вася в шестьдесят седьмом году вернулся, Мотю у себя оставили, заместо мамки. Не схотела она к родне. Она нынче — не по крови. Тот родной, в ком душа теплая…
— Василий полный срок отсидел?
— Бог с тобой! Он через четыре года домой возвернулся. Зачеты имел. Аккурат революции полвека стукнуло. Амнистия была большая. Вася по статье не подходил. А по зачетам и поведенью — прошел. Его нежданно домой отправили. Мы с Мотей только управились по дому. Сели вечерять. Слышим, шаги по двору. Спутались насмерть. Он в окно стукнул. Я глянула и не признала. А Вася говорит: «Варька! Не пужайся, это я!» Мы с ревом к ему. На шее повисли. Хозяин воротился! Живой!
— Вот тут уж все наладилось?
— Дома обскажу. Открывай ворота! Приехали! — вылезла Варвара из телеги. И Николай впервые подал ей руку, помог.
Стешка уже уложила девчонок спать. Прибирала в доме. Сломанную перегородку вынесла в сарай. Вместо нее повесила шторки. От них в доме стало светлее и наряднее.
— Садитесь ужинать. Что так долго были в Дубровинке? Иль участкового не нашли? Бандитов сдали ему? — накрывала Стешка на стол.
— В район уже увезли. Машина за ими пришла.
— А я думала, что отпустите их по дороге.
— Я, може, и отпустила б. Да Миколай не дозволил. Осерчал. Грозились они дорогой. Оттого не простил их.
— Лучше б отпустили. Теперь по судам затаскают.
— Не бойся этого. А вот отпускать таких нельзя. Мужики не должны баб грабить, отнимать последнее. Мозолями, потом хлеб зарабатывай, но не кровью. Таким среди людей жить нельзя! — посуровел Николай. — И ты, Стеша, успокойся. Грозят многие. Но что с того толку? Никто не тронет…
— Это пока вы с нами! А если уйдете?
— А на что ему уходить? С нами останется. Мы ж без него пропадем, — встряла Варвара.
— Но ведь жили без меня…
— То разве жили? Ты гля! Изба в твоих руках — выправилась. Без подпор стоит. Не воет при ветре. С виду пригожа и внутри тепло. Крыша не текет. В сарае и подвале порядок. Не то, что раньше. Дров полно. Сено перевозить взялся загодя. Настоящий мужик. При тебе в доме спокойно. Спать ложимся не пужаясь. Не то, что раней: на каждый скрип вздрагивали. Нынче ожили. При помощи и защите отдыхнем. Да и не пустим мы тебя никуда! — зарделась Варвара от своей смелости.
Стешка удивленно взглянула на мать, улыбнулась догадливо.
— Нашим ты стал, Миколай! Своим. Хочь и шкелет с виду, и язык как замороженный, зато сердце у тебя доброе. Что еще человеку надо? Верно аль нет?
Николай ничего не ответил. Лишь вздохнул так, будто гору с души сбросил.
Ночью он долго не мог уснуть. Человек понимал, что каждый день, прожитый в семье Варвары, не проходит бесследно. К нему привыкают, и он поневоле привязывается душой к этим женщинам, увязает в их заботах, какие приходится разрешать самому.
«Стоит ли оставаться здесь навсегда? — этот вопрос, он задавал себе с самого начала. — Нет! Ни в косм случае! Ни за что!»
Но… Возникала новая забота. И Николай всякий раз давал себе слово:
— Вот, приведу в порядок дом, чтобы не раздавил он их всех зимою. И тогда — все! Уйду с чистой совестью!
