— Приведите ее, — попросил Бронников и позвал в кабинет врачей.
Санитарка ввела Наташку. Девчонка пугливо озиралась по сторонам, жалась к Любе.
— Наташа, с кем ты живешь? — спросил Юрий Гаврилович.
— С Муськой.
— Я о людях. У тебя есть мама, папа, бабушка?
— Есть тетка, вовсе чужая. Она меня у мамки давно взяла, за долги. Насовсем. Обещала вместо мамки быть, — всхлипнула невольно.
— А мама где живет?
— Не знаю, — пожала плечами растерянно.
— Ты учишься в школе?
— Это давно было. Тетка сказала, что мне грамота ни к чему.
— Чем занималась? Что делала?
— Дома убиралась, стирала. И на даче с огородом управлялась. Я ж служанка…
— Тетка твоя работает?
— Ну да! У нее свое дело, — ответила шепотом.
— Какое?
— У нее свои бензоколонки.
— Богатая баба! Только почему такую маленькую в служанки взяла?
— А я у ней не одна. Еще есть.
— Такие же, как ты, — девчонки?
— Не-е, те тетки! Я двух видела. Одна жрать готовит, другая машину водит, возит тетку на работу, потом домой, еще в магазины, на базар.
— Тетку как зовут?
— Софья Степановна. Мне нельзя было так ее называть.
— А как звала?
— Как велела, мамой. Я удочеренная.
— Свои дети имеются у тетки?
— Не-ет. Не было. Говорила, мол, упустила время…
— Наташ, а давно она взяла тебя?
— Ага! Я почти не помню маму. Только одно как сейчас вижу: нас выкинули во двор, мамка плакала, было холодно. И она сказала, что мне нужно выжить. Потом говорила с Софьей Степановной, та глянула на меня, долго ругалась с мамкой, а потом дала матери деньги и увезла к себе. О матери даже вспоминать не велела.
— Она одну тебя отпускала в город?
— Ну да! Я закончила четыре класса. А потом…
— Что случилось? — спросил Бронников.
— Не скажу. Иначе совсем убьет, — дрогнули плечи девчонки.
— Наташ, а за что тебя били?
— За все, — закрыла лицо ладонями.
— Не слушалась?
— Еще чего? Попробуй! Прихлопнет как муху!
— А за что била?
— Толку от меня нет, одни убытки. Так говорит. Потому злится и колотит, как только на глаза попадаюсь ей.
— Разденься, Наташа, врачи хотят осмотреть тебя, послушать.
— Не буду! Не хочу! — сжалась в комок.
— Не бойся. Здесь тебя не обидят…
Увидев девчонку раздетой, врачи онемели. Эти люди видывали всякое, но не такое… На теле Наташки не было даже сантиметра здоровой кожи. Черные, лиловые, синие, багровые полосы от ремня виднелись на ее теле вдоль и поперек.
— Почему ты не ушла от нее? — опомнился Бронников.
— Уходила. Искала маму. Софья нашла меня. Догнала на машине, чуть не убила, вернула и колотила, покуда я не потеряла сознание. Три дня есть не давала. А потом сказала, если еще убегу, своими руками в клочья порвет.
— Почему руки на себя наложить хотела?
— У нее в комоде увидела коробку конфет. Я попробовала, понравились. Съела все. Когда сама поняла, что наделала, страшно стало. А убежать не могла, меня на ключ закрыли.
Вернулась с работы Софья Степановна. Сразу увидела пустую коробку и пошла за ремнем. А я в окно выпрыгнула. Но не повезло. Зацепилась за дерево. Я не увидела его сразу. И попала меж сучьев. Меня милиция достала, дворник вызвал и показал. Зря он это сделал. Теперь бы уже ничего не боялась, — вздохнула девчонка.
— А что пугает? — спросил Петухов.
— Как это? К ней меня вернут. Я лучше под машиной задавлюсь, к ней обратно не пойду.
— Она тебя всегда била?
— Да. Только раньше — руками, веревкой, потом ремнем колотить стала.
— Как думаешь, почему не любила тебя?
— Не знаю. Она на всех ругается. И на мамку. Называет неблагодарной. Грозит к ней, в бомжи, прогнать. Я и сама к ней просилась, да не пустила, надавала по роже и поставила на всю ночь в угол на колени — на соль. Утром разрешила встать.
— Завтра следователь из прокуратуры придет, расскажи ему все, — попросил Бронников.
Наташку поместили в светлую палату, за ней присматривали санитары, врачи. А вскоре к девчонке пришел следователь прокуратуры. Они долго беседовали, потом он спешно уехал, объявился в больнице лишь через три дня и спросил у главврача:
— Как Наталья?
— Вроде оживает. Спокойнее стала. Уже общается с больными, выходит гулять во двор. Вот только сон у нее беспокойный и давний внутренний страх гасит настроение. Она постоянно чего-то боится, пугается шагов сзади, громких голосов. Всегда напряжена и недоверчива.
— Еще бы! С таким случаем и я столкнулся впервые. Наталья не все помнит и знает. Если б была постарше, поняла, что случилось, психика не выдержала б такой крен. Сейчас ей не стоит знать все. Подождем, когда устроим ее… Впрочем, а к чему ей тогда узнавать свой вчерашний день? От него лишь заболит память. Пусть успокоится. Хотя, конечно, в суд ей прийти придется, в качестве потерпевшей. Кстати, судмедэксперт приезжал к Наталье?
— Да, в тот же день, когда вы были. Только часом позже, — ответил Юрий Гаврилович.
— Я очень прошу вас, оградите Наталью от каких бы то ни было посещений горожан. Девчонку будут уговаривать отказаться или изменить показания. Конечно, станут грозить. Или попытаются выкрасть ее у вас. На ее показаниях держится обвинительная часть дела. А виновная сторона человек ох и непростой, тертая баба! Она не впервой попадает в наши сети, но ловко из них уходит. В этот раз ей не ускользнуть. Я постараюсь!
— Да кто она? Зачем ей понадобилась Наташка?
— Софья Степановна не просто бензиновая королева, она махровая аферистка, на ее совести столько всего! Одно лишь добавлю: она, конечно, неспроста еще в годы своей молодости была осуждена на десять лет и отбывала их на Урале. Теперь ей сорок восемь лет. Она имеет свое дело, свой бензиновый бизнес, но это далеко не все. Софья никогда не покажет все карты. За одним легальным делом десяток подпольных спрячет. Уж чем только не промышляла эта баба! Была бандершей, содержала притон, где в основном работали малолетки. И это в те, советские времена! И если б не заразился у нее сифилисом один из очень крупных воротил, она и теперь жировала бы в бандершах. А тут огласка случилась. Взяли Софью за самые жабры, вытащили всех девок — полсотни, от тринадцати до тридцати — и в суд. Ох и веселый был процесс. Если бы была прямая трансляция из зала суда, даю слово, от экранов ни один мужик не отошел бы. Там всех достали и вывернули наизнанку. А Софья на червонец в зону отправилась. За вовлечение в проституцию малолеток. Им она не оплачивала работу. За еду, одежду и кров работали на нее. У Софьи конфисковали имущество и вклады, но не все. Едва освободилась, тут же встала на ноги.
