— Хватит трепаться! Дайте отдохнуть! Вот свиристелка еще одна свалилась на голову. Не успела порог переступить, уже шашни крутит! Хахаля завела скороспелка! — подняла голову от подушки злая старуха и велела угомониться всем. — Иначе завтра врачу доложу! — пригрозила скрипуче.
Наташка покраснела до макушки, Семка тут же вышел в коридор, а девчонка легла в постель, укрывшись одеялом с головой.
…Сколько времени прошло с того дня? Та старуха все косилась на девчонку, Наташка никогда ни о чем с ней не говорила и единственную из больных палаты не признавала. Даже когда та заговаривала с ней, Наташка отворачивалась, делая вид, что не слышит бабку.
Семка, завидев девчонку, часто краснел, не решался заговорить с ней при больных. Натка этого не поняла. Она не знала доброго к себе отношения. А тут еще эти гостинцы… Если б не бабка, девчонка отравилась бы.
Следователь прокуратуры попросил у Бронникова разрешения увидеться с Наташей и задать ей несколько вопросов.
— Разумеется! Поговорите! — Главврач выглянул в коридор, увидел Семку, попросил позвать девчонку. Та вскоре вошла и кабинет, поздоровалась. — Наташ, присядь на минуту, поговорить нужно, — предложил Бронников.
— Скажи, среди знакомых Софьи ты не знаешь темноволосого, худощавого, узколицего человека высокого роста? Ему на вид не больше тридцати лет. Волосы коротко подстрижены. Лицо смуглое.
— Это Лешка! Лешка Цыган! Так его все зовут. Он часто к Софье приходил. Они с ним говорили в комнате, закрыв двери.
— Что ты знаешь о нем? — спросил следователь.
— Он очень часто был у нас. Меня признавал. Только требовал сварить кофе.
— Кто он?
— Работал на заправке у Софьи. А что делал, не знаю. Иногда оставался на ночь. Утром шел в ванную. Я видела большой шрам у него на плече. На левом. Цыган сказал Софье, что это его полоснули в драке. Но тот, кто его обидел, о том пожалел. И что он не любит задир и забияк.
— А ты не знаешь, где Цыган живет?
— Нет. Меня к нему не посылали.
— Но он городской или из приезжих?
— Не знаю. Хозяйка иногда вызывала его по телефону. Его номер записан на календаре, на кухне. Сначала значатся цифры, потом буква Ц. Больше ничего не знаю.
— Вот он и представился твоим отцом. И гостинцы передал. Отец у тебя совсем иной человек.
— У Лешки вообще детей нет!
— Зато имеется Софья, — нахмурился следователь. И спросил: — Ты его сможешь опознать?
— Узнать? Ну конечно!
Наташка вернулась в палату успокоенная.
«Нет, значит, не отец хотел отравить. Чужой! А с Цыгана что спросишь?» — подумала девчонка.
— Юрий Гаврилович! — разнеслось по коридору гулкое. Бронников мигом выглянул из палаты и, попросив минуту терпения, вскоре вышел к Леониду Петровичу.
Патологоанатом был в хорошем настроении:
— Как твои шизанутые, сдвинутые, стебанутые? Не съехал сам с ними к едрене-фене? А то смотрю, у тебя уже первые признаки на лице! — хохотал Петрович.
— Какие?
— Глянь на себя, Юрка! Одна половина лица побрита, а вторая нет. Куда тебя прижучило? В туалет торопился или тебя оттуда поторопили?
— Ну что ты, я дома бреюсь!
— Юр! Ладно тебе в монаха играть. В прошлый раз пришел сюда, глядь, твои психопатки возле двери в кучу сбились и в дырку двери смотрят, друг на дружку скачут от возбужденья. Я поначалу хотел пройти мимо. Но любопытство одолело.
— На кого же из той очереди ты запрыгнул? — рассмеялся Бронников.
— Я не глянул.
— Не лукавь…
— Честно каюсь, подвинул твоих шизанутых и обомлел! Это ж дверь в душевую медперсонала. И в то время в душе мылся ты! Так что твои стебанутые знают тебя всего вдоль и поперек. Ну, восторгов было, скажу честно, полные подолы…
Бронников густо покраснел.
Петрович, любивший минуты смущения, вовсе в раж вошел:
— Не пойму, что толку мыться одному, когда за дверями очередь желающих мартышек. Они друг другу уши пятками отдавили, чтоб хоть раз глянуть на настоящего мужика!
— Откуда взял?
— С их отзывов!
— Постыдись, они больные!
— Женщины все одинаковы! И все больные, покуда не увидят натурального мужика. Тут они о болячках забывают. Дай хоть краем глаза увидеть, хоть пальцем потрогать. А еще лучше затащить на ночь, желательно не на одну…
— У меня престарелый контингент. О чем ты тут завелся? — откашливался Бронников.
— И я о том, что рано их в клячи списал. Знаешь, как там одна бабка на двух старух влезла. В дырку глаз вставила и зашлась…
— В чью дырку? — рассмеялся главврач.
— Тогда в дверную. Дальше уж не знаю. Могли тебя на сувенирчики пустить. Предусмотрителен ты, двери закрыл. Не то влетела б эта гвардия спину потереть, что от тебя осталось бы?
— Завидуешь, Петрович? У тебя все тихо, чинно. Ни пошутить, ни поговорить не с кем.
— Тоже всякое случается. Хоть с покойными работаем, но ведь не на погосте! Потому не киснем от скуки.
— Да брось ты!
— Не веришь? Вон вчера что было — мы до ночи хохотали. Привезли к нам двух бомжей. Забросил их сторож на верхнюю полку и таскает мне на вскрытие с нижних. Они уже пованивать стали. Понятно, два выходных отбыли без холода. Свет за долги опять отключили. Я, пользуясь дневным светом, вскрываю одного за другим. Весь ливер в тазы, и на пол их ставлю. Спешу побольше сделать. А тут внезапно сам начальник милиции приехал на американском джипе, с двумя овчарками. Они его, старого черта, охраняют непонятно от кого. Я хохотал: такие красивые псы при таком шелудивом хозяине.
— Ты по сути! Чего вокруг водишь?
— Короче, вошел он в морг, а я его впопыхах усадил на нижнюю полку, откуда только что покойного убрали. На столе он лежал, уже весь вскрытый.
— Покойник или начальник ментовки?
— Мертвец! Генерал вошел. А этот уже на столе, весь распущен, от горла и до помидоров. Некуда больше посадить. На столе разложил для осмотра печень, селезенку покойного, желудок и кишечник вскрыл для изучения. Зайди он через час, все было б иначе, много лучше. Ну что делать? Тут его собачки вошли. Стали из тазиков жрать. А генерал интересуется, что это там собаки едят? Я ему и сказал, мол, покойничью требуху! Что с ним было! Весь посинел. Будто овчарки его родной ливер сожрали. Я и успокоил, мол, зря волнуетесь, я уже его проверил, отставил, чтоб уборщица выкинула. «Сидеть! Не трогать!» — орет он на собак, а они жрут, аж за ушами пищит.
Я начальнику объяснил, что они дорвались до свежатины. Тот зеленеет, а я смеюсь: «Это деликатес по нынешним временам. Скоро вообще перестанут хоронить. Кто откинется, тут же и сожрут хором. Чем человечина хуже свинины или говядины? Ничем! Мясо в некотором случае даже нежней. Особо на ягодицах, готовые лангеты!»
