— Миша, ты все еще любишь жену?
— Нет. Любовь ушла, хотя во снах Ольга приходит ко мне. И, спящие, мы снова прежние. Вот как и ты, никогда не забудешь первого парня. До конца жизни помимо своей воли любить его станешь, потому что с ним — начало.
— Нет, Миша! Я не мечтательница и не умею делать наполовину. Умею приказать себе, вот и выкинула его из памяти. Так что причина не во мне.
— Значит, не любила его?
— Любила, но к чему теперь о том прошлом?
— Валя, но ведь я — условник!
— Я знаю. Не только ты, но и участковый рассказал о деле Ведь ты никого не убил, не ограбил. И как сказал капитан, в твоем деле ему во многое не верится. И хвалил тебя.
— За что?
— За терпение, а еще за то, что не опустился, остался самим собой, человеком!
— Меня, случалось, даже Дамир поругивал за жесткость и холодность, за то, что нет от меня тепла и человеческого сострадания мало.
— Дурак он, твой Дамир!
— Не совсем глуп, в чем-то прав. Сколько живу здесь, а друзей не имею.
— Как? А с Лидой? Она хвалит, называет самым порядочным! Нет друзей? Но и врагов не имеешь.
— Да с кем мне ссориться? Хотя с Власом ссоры случаются частенько: вылезает шилом наружу прошлая память.
— О Власе лучше не надо. Он бесшабашный и распутный. Ему в любви объясниться что за угол отскочить. Я таких не признаю. Он такой же, как тот, первый…
— Валя, есть еще одно непреодолимое между нами. Оно стеной разделит. Ведь я после условки вернусь на материк, а у тебя здесь все: твои родители, дом…
— Я не могу быть привязанной к ним на всю жизнь. И если что-то решим, поеду с тобой. Если тебя туда тянет, значит, там и вправду лучше!
Мишка смотрел на девушку удивленно.
— Валюшка! Какая беда заставила тебя выбрать меня?
— Пурга…
— Она прошла. Глянь, весна уже!
— Не то тепло дорого. Случается в лютую стужу ожить, а средь лета замерзнуть чуть не до смерти. — Набежала тучка на лицо. — Тебе смешно, Миш? Считаешь назойливой, несерьезной? Непривычно тебе, что на шею вешаются? На материке все иначе. Там за женщинами ухаживают, цветы, подарки носят. Отбивают друг у друга. Дерутся. А здесь все иначе? Нет! И мне цветы носили, но завяли они. И подарки не радуют Сердцу не прикажешь, у него свое зрение. Оно все по-своему видит.
— Выходит, я — слепец?
— Спроси себя, и, если ничего не услышишь в ответ, останемся просто друзьями, — опустила голову, молча пошла в цех.
Весь этот вечер Михаил читал письмо Дамира. Пухлое, пространное, оно писалось не один день, это стало видно сразу.
«Здравствуй, Михаил! Хотя и попрощаться с тобой не смогли. Все ты проспал тогда, а когда с крыльца махал мне рукой, я увидел. Ну, что скажу тебе? Добрался домой хорошо. За две недели. Мои обрадовались, не знали, как угодить. Все кругом обсели, аж неловко. Спрашивали про Север, про зону, условку. Кое-что рассказал им. Не все, понятное дело. Зачем их души терзать? Пусть по крохам узнают и привыкают ко мне заново. Я средь них оттаивать стал, да и немудро. Из дома-завалюхи хоромы сообразили. Пристроили трехстенку, добавилось две комнаты, потом второй этаж вывели. Одних комнат семь получилось. На всех хватает с макушкой. Дом кирпичом обложили, изнутри оштукатурили. Доски, что были в полу, заменили на паркет. Глядя в него, без зеркала бриться можно. Одно плохо: на окнах решетки стоят и очень напоминают недавнее, зону. С ними никак не могу сдышаться и ругаюсь с Алешкой, но он не хочет убирать. Говорит, в городе много воров. От них поставил, в защиту. Ну что тут поделаешь, может, он прав? Я спрашивал соседей: виделись они со Шкворнем? Они, да и мои тоже сказали, что его уже нет: то ли менты, а может, свои убили. Я успокоился, а когда пришел на кладбище навестить могилу Катерины, увидел, что впритык к ней — Шкворень. И памятник ему стоит из черного мрамора с портретом этого зверя. Меня аж затрусило. Я к Алешке с кулаками: как дозволил такое распутство? А он мне в ответ: «Она его любила! Он ее тоже, раз его друзья попросили о том и сказали, что это было последним желанием. Зачем враждовать с мертвыми? Пусть они хоть там обретут покой и сами меж собой во всем разберутся». Я хоть и обиделся, что мое место заняли, но смолчал. Не стал спорить. Алешка сказал: раз без места остался — долго жить буду. Вот пострел, мой пацан! Я, конечно, вовсе поверил, что тот супостат на том свете нынче обретает. Тут же в город вышел, глянуть захотел, что и как поменялось за то время, пока меня не было. Ох и много нового понастроили! Всякие магазины и эти, супермаркеты. Я в них зайти пугался. Денег столько нет. Там товаров от потолка до пола! Через витрины видно. В окна глазел, снаружи. И вот так-то людей рассматривал. Люд тоже поменялся. Все из себя! Разодетые, сытые! А тут, глядь, знакомая рожа. Ну, я в городе своем не новичок, в почтальонах состоял много лет, но это рыло не из того анекдота, будто током меня пробило. Про все позабыл, влетел в супермаркет и к тому знакомцу притерся, разглядел со спины, потом сбоку. Шкворень это! Живой, здоровый, на своих ходулях, выкладку рассматривал. Меня приметил и ходу из магазина. Я не увидел, куда подевался, хоть и следом выскочил. Будто и впрямь призрак с погоста! Ну я не дурак и не поверил в это. Скажи, на что мертвому по магазинам шляться и смотреть на всякую дребедень? Там золотые побрякушки были. Они мне живому не нужны, а ему, покойнику, потребовались? Зачем? Чтоб на том свете мертвух соблазнять? До меня дошло, что он и не помирал. Но все ж к Алешке я пристал дома и спросил его, видел ли он, как хоронили Шкворня. Он ответил, что при нем закопали. «А покойник был?» — «Понятное дело, а как иначе?» — «Значит, чужого Катерине под бок сунули! Тот, что Шкворень, покуда в живых бегает. Сам его видал. И на шее у него моя отметина от топора осталась». Тут Алешка онемел, припомнил, что гроб был закрытым. На кладбище его не заколачивали, таким привезли. Сказали, что лицо ему повредили, да и стоял долго в доме, весь почернел, оттого открывать не стали. Так его поп отпел у могилы, и закопали. Я поначалу в милицию заявить хотел, но сын запретил, не велел ввязываться. Мол, хватит с нас пережитого. «Зачем на себя пальцем ворам показывать? Теперь у нас есть что украсть, лучше свое сберечь. Ворюги не только обчистить, а и убить могут. Не задевай их, и тебя оставят в покое. Какое нам дело, живой Шкворень или нет. Кстати, могло показаться, иль похожий на него объявился, случалось такое уже не раз». Ну, я угомонился. А на следующий день узнали мы, что этот магазин обокрали дочиста! Вот тебе и сходство! У меня все сомнения пропали, но в милицию едино не наведался. Коль ты меня под суд подвел после всего доброго, чего от них ждать? Пусть сами кувыркаются, если им это нужно. А я опять на почту устроился. Работа не тяжкая, не мозольная, а и семье хоть какая-то польза… Для чего пишу про все? Ты ж, когда воротишься, опять в менты пролезешь. Так вот знай, твой лютый враг на воле! Не забывай про него и стерегись Власа. Они с одного болота грязь. Держись от него подальше, если выжить хочешь. Вишь, какие они аферисты? Додумались до такого! Ох и не случайно ввели ментов в дурь. Те, понятно, поверили, но я знаю страшную правду. Никому, кроме тебя, не сознаюсь в ней…»
