«Шкворень жив? Что ж, ничего удивительного! Вряд ли его будут искать, — усмехнулся Михаил горько. — Сколько лет разделило нас? Увидимся ли с ним? Доживем ли? Вон он себе уже место забронировал на кладбище. Сам себе цветы на могилу носит. Конечно, не впервые и не внове такой случай. Ложные похороны устраивают фартовые, чтоб сбить со следа милицию. Поначалу удавалось, но не теперь. Слишком старый прием. Достаточно навестить патологоанатома. Если не было вскрытия, никто не умирал. Хотя, конечно, случались исключения, особо в последнее время. Но Шкворень — консерватор. Ему поверят лишь стажеры, да и то вряд ли. Может, даже Олег подсказал ему такой ход? А значит, шатко его положение. Заставляют поймать, не продляют сроки. А как взять, если руки связаны? Но и на мои жалобы не обращают внимания. Случайно ли?» — задумался человек.
А за стеной Влас притих. Бандерольку раскурочил, из футболки письмо достал. Узнал почерк — руки от волнения задрожали. Как долго он ждал его! Сколько бессонных ночей мысленно говорил с паханом, убеждал, спорил, ругался, грозил. И не мог предугадать: что ж все-таки решит пахан? Будет выдергивать его отсюда? Ведь вот из зоны не достали! Даже сраный стукач на воле! Смогли его защитить, хотя кому он нужен? Неужели он, Меченый, стал западло в «малине»? Или нет кентов, кому можно доверить это дело? Теперь бы ксивы! Все остальное ерунда!
Вчитывается Влас в каждое слово:
«Не базлай, Меченый! На зону трижды возникали кенты, но не обломилось. Баксы не помогли. Ты сек, что твоя зона под особым усиленным контролем чекистов была? И потому что на границе. Вас пасли все кому не лень. Кенты «башни» ломали, но ничего не смогли. Хотели вместо тебя ханурика впихнуть, но невпротык. К зоне на пушечный выстрел «саранча» не подпустила. Пахан зоны, ваш начальник, мотался с охраной. Хотели его для разговора на гоп-стоп тормознуть, охрана двоих наших сняла «маслинами». Всего пятерых за тебя потеряли. Это только на зоне. Возникать по новой уже в глушь кенты не хотят. Придется самому тебя доставать. Ксивы уже заказаны. Сам знаешь, у кого. Они без темнухи будут. По ним хоть за границу! Бабки из твоей доли дал, как ты сам трехал. Возникну вскоре после того, как получишь это письмо. Знай, я буду под маскарадом, но лучше, если ты сам уроешь лягавого. Он один сможет расколоть меня. Для всех ментов я — жмур и похоронен на кладбище почти с год назад. У меня классные ксивы, но мусоряге, который с тобой канает, они до фени. А тут еще напоролся на стукача, он уже на воле. Вылупился, но не узнал. Не возник к лягавым, не настучал. А вот на погосте мою могилу дыбал, кенты трехнули. Коль не заложил фискал, не узнал, либо зенкам не поверил и поумнел. Выходит, хочет посеять про меня. Все же при случае урою его. Самому кайфовее дышать станет. Я сам тебя нашмонаю, ты не дергайся. Как все будет готово, не промедлю. В натуре нарисуюсь». Под написанным стоял условный знак Шкворня.
Влас мигом потерял покой. Какая там еда и отдых? Он постоянно смотрел на дорогу, следил за всяким движением по ней. Он прилип и прирос к окну, он потерял интерес даже к бабам. Перестал заглядывать в цех, а в дизельной протер зеркало и продолжал следить за дорогой. Влас стал раздражительным, вспыльчивым. Ожидание давалось ему не легко. Он даже не обратил внимания, как увеличился световой день, но радовался, что ночи почти нет и он обязательно увидит Шкворня на дороге.
Белые ночи — подарок Севера! Солнце садится за сопки совсем ненадолго, будто лишь для того, чтобы наспех искупаться и снова подняться в небо румяным и молодым. Оно улыбалось и согревало всех подряд.
Михаил никого не ожидал к себе, вернувшись с работы. А тут Валюшка постучала:
— Миш, продукты возьми! Сашка привез!
— Я ничего не заказывал!
— Мать с отцом передали. Там картошка и сало, немного лука. И мука. Река скоро тронется, запас нужен. Как без него? — поставила впереди себя тяжеленную сумку с молоком и сметаной. — Помоги! — кивнула на сани.
Мишка растерялся:
— Валя, я не могу! Это ж до конца жизни не съесть! — Округлились глаза у Смирнова.
— Неси! — помогла взвалить на плечо мешок картошки.
— Сколько я должен?
— Сколько ни жаль, — рассмеялась звонко девушка.
Едва опустил мешок на кухне, Валя с сумками уже на пороге.
— Слушай, дурно это все попахивает. Я еще не определился, а тут уже приданое как снег на голову.
— Это за мое спасение отец передал. О каком приданом говоришь? Тут только благодарность от моих. Иль считаешь недостойной? Ну, как можем…
— О чем ты? Я не один тогда был. Да и ни к чему столько!
— Запас карман не трет! А еще мои Просили передать, что в нашем доме ты самый желанный гость. Звали на следующий выходной к нам. Вот только успеешь ли? Лед на реке трещит. Нам бы успеть вернуться. Пока речка в русло ляжет, много дней пройдет. А она сегодня иль завтра вскроется. Тогда весь распадок зальет до самых сопок. Долго не увидимся…
— А ты оставайся, — предложил Михаил.
— Как так?
— Хозяйкой! Присмотришься ко мне получше, узнаешь, что собой представляю, стоит ли говорить обо мне всерьез? Ведь пурга — лишь короткий эпизод. Тогда всем нужно было держаться, чтобы выжить. А вот сама жизнь куда сложнее, и присмотрись не спеша, не на эмоции.
— Не теперь. Потом, — вздохнула Валентина и, кивнув на прощание, вышла в коридор.
Едва за ней закрылась дверь, в окно постучали. Дмитрий Золотарев, войдя, огляделся:
— Выручай, Миш! Жена с сыном уехали. Он в интернат на время паводка, она с отчетом в Южно-Сахалинск. А я воспользовался их отъездом и сегодня все полы покрасил. Дня за три высохнут, но дышать там нечем и негде. У тебя свободная койка есть. Пустишь на эти дни?
— Располагайся!
— Чтобы время не терять, давай на перелетных сходим. Я ружья к тебе перенесу, и под утро пойдем. Как ты? Сегодня в цехе работы не много, женщины справятся сами.
— Давай сходим. Не знаю, что из меня получится, состоится ли охотник? Ведь сколько лет оружия не брал в руки. Отвык…
— Впервой всем везет. Новичков удача любит, а мне без напарника тяжело на охоте. Бывало, подстрелю, а уже взять у собаки утку иль гуся некогда. Она бросает добычу, бежит за следующей. Знаешь, сколько остается неподобранных! Так нельзя. Федор раньше ходил со мной, теперь не может. Галкин мужик вовсе домашний стал, охоту забросил. Вот и остался я один. Сын мой в ветеринары хочет. Сам понимаешь, его на зорьку не поднять, не уговорить.
— Мне кажется, Влас согласился бы.
— Вот этого сам не возьму.
— Почему?
— Из всех живущих здесь именно его подранок выбрал. Его порвать хотел. Зверь знает, кого взять. Понимал, что не Влас ранил, но имеют они свое особое чутье и нападают на тех, кто способен убить. Тут без ошибок.
— Тогда и меня ему стоило задрать.
— Ты лишь вступился, защитил своего. Верно иль нет, это другой вопрос. Одно скажу: сам, случалось, валил медведей, видел и слышал, как другие убивали, но не так, как ты. Уж слишком точный и сильный удар. Скажи мне, что новичок вот так разделался с медведем, ни за что не поверил бы, если б сам не увидел. Потому охотники говорят: «Дурака удача любит». Не обижайся, я лишь повторил.
