— Смотри, кореш, не сорвись нигде! Не озоруй и не бранись с вольными. Тихо живи. Когда из фуфла домой вернешься, там возникай где хошь. Старайся, чтоб в зону снова не впихнули. Особо с участковым не грызись: от него много чего станет зависеть, — предупредили Дамира.
— С бабами кентуйся! Они помогут оставшееся скоротать.
— Не живи один. Пригляди какую-нибудь, чтоб в старости было кому спину согреть! — добавил водовоз.
Дамира поили чаем. Повар даже оладьев испек специально для этого вечера. Ели вволю, еще и на дорогу оставили. Вот только двери в пристройке закрыли, чтоб другие этот пир не приметили и не засветили операм.
— Вспоминай нас изредка!
— Ага! Незлым, тихим словом!
— Ругай, чтоб и мы на волю скорей выскочили. Уж так по обычаю положено, каждого забрызгай. Поименно! — завидовали зэки.
Дамир смотрел на них, жалел всех. За прошедшие годы незаметно привык к ним, к каждому. Притерпелся к храпуну-хлеборезу, к сопливому водовозу, матерщиннику и крикуну грузчику, к ехидному подковыре уборщику. Он знал, их ему будет очень не хватать, особо в первое время. Ох и поздно легли спать в эту ночь зэки. Для Дамира она стала бесконечной.
«Ведь вот как помогли прежние заслуги! Если бы не это, так бы и остался в зоне до конца срока. Тут все-таки облегчение! Иначе неизвестно, дожил бы до освобождения или нет? Ведь вон туберкулезные появились в бараках, а чахотка — болезнь заразная. Она всех подряд косит. Особо таких маломощных, как я. От нее не избавишься. Разве только дома? Но кто с такой хворью в семью примет? Враз на дверь укажут. Но судьба пощадила. Ведь вот через меня вся посуда шла после зэков. И чахоточных тоже. Никто не держал ее отдельно. Так и живи. В зону попал здоровым, а выйдешь каким? Если доживешь до воли!» — думал Дамир, вздыхая.
«Говорят, в бараках нынче многие хворают. Нуда меня, считай, обошло, минуло. — Закрыл глаза, попытался уснуть, но не получилось. — Напишу Алешке про облегчение. Интересно, обрадуется за меня или нет? А может, домой меня ждет? Эх, сынок! С какой радостью поскакал бы отсюда! Бегом! Никто бы не догнал даже на конях. Ну, первое время отлежался б на печке. Выспался б! Не вскакивал бы в половине шестого утра. Потом себя привел бы в порядок: постригся, побрился, чтоб внука с невесткой не испугать до обморока. Навестил бы соседа Дементия. Верняк, что живой еще. Зинаиду проведал бы, Катеринину подругу. Эта еще при бабе на меня заглядывалась, а бывало, коль рядом сядет за столом, то плечо иль руку погладит, коленом тиранется словно невзначай. Ох, бабы! На словах все недотроги. Коли наедине да в темноте, покладистей и мягче подушки становитесь. Вот и Зинаида такая ж. Случай не представился мне с нею. Не то бы еще тогда… Зато теперь как освобожусь, наверстаю, если Зинка доживет. Хотя, что ей сделается? Она такая сдобная, круглая, как пышка, руки сами к ней тянутся ущипнуть или погладить. Конечно, не насовсем к ней сверну. Так, вечерком на огонек, если дома скучно станет, — улыбается он сам себе. — С неделю-другую дух переведу, а уж потом поищу работу. Может, на почту вернусь или в сторожа пойду, чтоб свой кусок хлеба иметь, не то невестка коситься начнет. Нынче никого в нахлебниках не терпят. Попреками изведут. Алеха характером весь в меня: бездельничать не позволит. Помнит небось, как я их с матерью в руках держал? Хотя как ни гонял, а проглядел… К другому переметнулась. На шею кинулась, любимым, родным называла. И чем этот боров лучше? Я ж с ней с самого детства все сеновалы извалял. Видно, сравнения ей не хватало. Подсунулась, подстелилась курва!» Ворочается Дамир, и словно наяву вспомнилось прошлое.
Совсем еще небольшая щекастая девчонка с большим голубым бантом на голове. Она ничего и никого не боялась. Среди ночи сама приходила к нему на сеновал, приносила конфеты. Он угощал ее кислым крыжовником.
— А давай всегда дружить, даже когда сделаемся совсем старыми! — предложила Катька.
Он согласился охотно.
Девчонка выросла в нескладного подростка. Сама длинная, плечистая, но ни грудей, ни задницы не было видно. Тогда она уже не приходила к Дамиру на сеновал. Поняла, что детские шалости имеют взрослые последствия, и, проходя мимо, краснела до макушки. Он звал ее, она словно не слышала, избегала даже разговоров. Росла сама по себе. Подруг у Катьки было не много. Они редко приходили в клуб, а Катерина и вовсе нигде не появлялась. Она стыдилась себя и боялась насмешек. Зато дома управлялась одна за всех: заготовить дрова на зиму, накосить траву на сено корове, вскопать и засеять огород, убрать, постирать и приготовить поесть — умела много лучше сверстниц. У нее в саду даже стволы яблонь были побелены, а забор стоял такой, что и трактором не сломать.
Руки у Катерины были шершавые, мозолистые, как у мужика. Вся деревня хохотала, когда узнала, что озорник-кузнец попытался силой взять Катьку и, приловив ее в сумерках, попытался завалить девку. Та его знатно измолотила, а потом подвесила на высоченной груше за брючный ремень. Он на том дереве сутки мотался, пока жена не нашла. Дома она все коромысло о его спину изломала. Кузнец, когда рассказал, как досталось ему от девки, вовсе отпугнул от нее всех.
— Едино хотел порадовать, ведь никто на ней не женится. Хоть бы мужика познала! Так она меня так оттыздила, эта кобыла, что позабыл, с чем к ней подвалил! Пропади она пропадом та колода, чтоб я хоть оглянулся в ее сторону! Нехай она на лом садится, только это ей годится! — выругался кузнец, пожелав девке до гроба остаться в перестарках.
Катька вымахала в могучую горластую копну. Единственное, что украшало ее, так это была коса. Золотисторусая, толщиной в руку, до самых колен, она была гордостью девки.
Дамир помнил, как привели ее к нему в дом впервые. Катерина несмело огляделась. Какой же убогой и старой показалась ей тогда избенка, да и сам хозяин не приглянулся, но не испугалась. Домишко обмазала и побелила. Мужика отмыла. Она никогда не сидела без работы, не ходила по соседкам и не жаловалась родителям на трудную, серую жизнь. Она держалась за семью и все годы старалась помочь мужу во всем.
Дамир вспомнил Катьку, вернувшуюся из роддома. Она совсем похудела, исчез румянец с лица. Заметно постаревшая, она старалась не выходить во двор и не ездила в деревню к своим. Катерине нелегко дались роды, лишь на шестой день появился на свет Алешка. Не остаюсь сил даже на радость. Жена наотрез отказалась рожать второго. А как она любила сына! Этого Дамир не забудет никогда. С Алешкой не расставалась ни на минуту. Только когда пошел в седьмой класс, перестала провожать и встречать его с занятий. Сын делился с ней всем. Она знала Алешкины секреты, втихаря от Дамира баловала мальчонку. Мужик все знал, но делал вид, что не замечает.
Катерина не любила жаловаться мужу на нехватки. Дамир даже не знал, что жена вздумала обзавестись хозяйством. И вскоре в сарае появились стельная телка, куры, завизжала пара поросят.
— Зачем тебе обуза? — спросил жену.
— Хозяйство лишним не бывает. Да и тебе какая морока? Сама справлюсь.
Мужик стал замечать, как приодела жена сына. Теперь он выглядел не хуже других. Потом Дамиру купила пальто и плащ, новые ботинки. Вот только до самой себя не добралась, так и ходила в старой, еще девичьей, кофте, мотавшейся на плечах как на вешалке. Только сын уговорил, заставил мать купить кое-что из одежды.
