— А это Танька! С пятого этажа. У них дома попугай матом ругается! — и указал квартиру.
Смирнову открыли не сразу. Долго рассматривали в глазок, потом впустили.
— Скажите, а где Татьяна? — спросил рыжеволосую женщину, представившуюся хозяйкой квартиры.
Она наспех застегнула халат. На вопрос следователя ответила с трудом, немного погодя:
— У подружки! На первом этаже.
— Три дня у подружки?
— А что тут такого? Она у нас неделями жила. Они как сестры меж собой.
— Вы кем приходитесь Татьяне?
— Теткой.
— Где мать ее?
— В больнице.
— В какой?
— Она — алкоголичка. Уже второй месяц там.
— Татьяна когда ушла из дома? — спросил следователь, приметив мужчину, выглянувшего из спальни.
— Я не приметила. Она когда угодно могла выйти и прийти.
— Почему же дверь держали закрытой? Не ждали ее? Кто в квартире помимо вас?
— Этот человек — мой друг. Тане он чужой.
В морге, куда женщину привезли на опознание, она расплакалась, изобразила истерику, сердечный приступ. Следователь заколебался, слушая ее.
— Танюша была чудесным ребенком. Один лишь недостаток имелся, унаследованный от матери, спиртное любила. Когда в бутылках ничего не оставалось, лезла в лекарства. Сколько я ей ни говорила, все бесполезно. Это роковое семейное наследие. У нас отец этим страдал! — лила слезы женщина.
— Чем же могла отравиться? — спросил Михаил.
— Да у меня много всего! Кто знает, что взяла? — указала на шкафчик, висевший над кухонным столом.
Когда следователь спросил, не высоковато ли для Татьяны висит шкаф, женщина ответила, рассмеявшись:
— Эта всюду могла достать!
Неуместный смех покоробил Михаила. Отправив женщину в машину в сопровождении оперативника, допросил ее друга.
Тот ничего не стал скрывать:
— Таньку сами сестры испортили. Водили мужиков. Ну а чтоб пацанка не видела, напоят ее, а сами блядством занимаются. Девка пока маленькой была, спала. Потом буянила. Жрать просила, внимания требовала, короче, доставала всех. Дебильной она становилась. Это верно. Ну а тут Лизке втемяшилась мысль, как от всех избавиться, от сестры и Таньки. Она устала содержать обеих. Одна работает. Вот и вздумала одним махом освободиться. Танька полезла к бутылкам, там пусто. Она в вой! Руками-ногами об пол колотится. Лизка и дала ей мухомор со зла. Она тем настоем спину лечила. Девка хватанула, с полстакана выдула. А потом ей худо стало. Лизка сама ее ночью куда-то уволокла. По пьяной лавке запамятовала, где оставила. Утром так и не вспомнила. Устала она с ними возиться. От обеих — хоть в петлю, потому сама выпивать начала. Не с добра.
— Вы говорили, что обе Татьяну спаивали, а сами развратом занимались? Мужиков водили?
— Да, но Лизка только с год алкашит. Та — всю жизнь.
— Кто отец Тани? Где он?
— О чем вы? Когда за ночь по нескольку мужиков бывает, кто может знать, чья она и от кого? Того сама мать не уразумела. А Лизке что? Ей квартира была нужна. Без обузы! Чтоб самой жить, не возить на шее довески!
— Знала ли, что девчонка может умереть от предложенного настоя?
— Понятное дело! Неспроста, давая, пожелала: «Выжри напоследок, чтоб мои глаза тебя не видели!»
Смирнов за годы работы много раз сталкивался с подобными преступлениями. Видел детей убитых, зарубленных руками родителей. Случалось, расправлялись и дети.
Каждое преступление сказывалось на психике, ставило свою отметину, вытравливало из души тепло и доверчивость, сочувствие и сострадание. Вскоре он понял, что дело по
отравлению Татьяны было самым легким. В горотделе никто о нем не вспоминал уже через неделю.
Михаил знал, что в работе следователя нет радостных дней. Сплошные беды и неприятности, а каждое дело — очередная головоломка. Трудно было сказать однозначно, какие дела давались легче: раскрытие убийства или поимка воровской банды? Зачастую они переплетались в одно.
Позвонила в милицию бабуля:
— Стучусь к соседке, она чавой-то не отпирает. Мы с ей сорок годов дружились. На что она заперлась? Почему не выходит два дня?
Двери открыли. Соседка оказалась мертвой. Лежала в постели, словно так и умерла во сне. Вот только двух старинных венчальных икон на стене не оказалось. Их бабуля не собиралась продавать. Стали искать их по антикварным магазинам, на толкучках. И нашли… Продавец старины вмиг указал, у кого сам купил иконы.
Внук старухи потерял терпение. Все ждал, когда бабка умрет. Она, казалось, его пережить собралась. Добром иконы не отдала, хотела их снести в церковь, чтобы не касались святынь недостойные руки. А внук наркоманом был. Ему бабкины слова обидными показались, вот и разрешил он тот спор по-своему. Дал кулаком по голове, потом догадался в постель положить. Его, бывавшего здесь частенько, никто ни в чем не заподозрил. И если б не соседка, может, ушел бы от наказания.
Не повезло и старику. Того средь ночи убили за медный самовар. Сдали его, а старик и не подумал, не поверил бы, что за такую мелочь можно жизни лишиться.
Михаил морщился, вспоминая, как привели к нему домушника, худого большеглазого мальчонку. Тот через форточку влез в квартиру, а его придержала собака, боксер. Будь этот пес другой породы — в клочья распустил бы вора. Боксеры любят детей, вот и этот лишь придержал до прихода хозяев. Они избили пацана до бессознания, а потом привезли в милицию. Тот долго молчал. Заговорил лишь на третьей неделе. Вот здесь и выяснилось, что работал он на банду Шкворня, был шнырем, домушником, стремачом. В «малину» его привел Влас, сжалился над пацаном, промышлявшим жратву на помойке.
— А что делать, если дома вместо хлеба только пиздюли получал? Жрать охота, а отцу только бухнуть надо. Выгонял и говорил: мол, пока на «Чебурашку» не сколымлю, чтоб шнобель в дом не совал! — поделился пацан.
В «малине» он пробыл год, многому научился.
— Карманничал поначалу. Сперва боялся. Меня за руки ловили. Ох, и давали по соплям, а один дед чуть уши не оторвал, так вцепился, как в свои. Еле вырвался, а старик все орал: «Держи вора!» У самого в кармане одна мелочь, зато после этого к пердунам в клифты не нырял. А вот у мужиков и баб, но тоже не у каждого. Научили, как шмонать без понту! — разговорился мальчонка после чая, осмелел.
Смирнов расспрашивал пацана, как и кто его учил.
— Шкворень и Влас! Они крутые дела проворачивали. Нас не очень замечали. Карманничают новички. Если сыпятся на этом, берут в стремачи, других — в голубятники, ну, белье с веревок сдергивают. Если всюду прокол, тех под жопу в бомжи. Ну а кто много успел увидеть, урывали, чтоб ментам не высветил.
