— Иди, трепло! Не мешай!
— Да разве я могу мешать? Я повсюду самый полезный. Без меня нигде не обойтись: ни лечь, ни встать! — подморгнул Полине.
Та от удивления рот открыла, родным глазам не поверила. К ней не то чужие, свой мужик давно охладел и не выказывает знаков внимания. Она и сама о том забыла, что это такое «нравиться кому-то». Федор давно зовет старухой, забыв ее родное имя. О других говорить нечего. Всяк со своей бабой втихомолку мучается, о чужой да старой кто вспомнит? А этот с чего моргает? Иль ошалел от одиночества совсем?
Полина достает щипцами перевернувшегося кверху пузом малька.
— Не успели выпустить, а уж погиб, — вздыхает женщина.
— Да их тут прорва! Чего сетуешь? Лучше бы меня пожалели! Во, какой красавец средь вас погибает! Без внимания и ласки сохнет! При молоках и прочих достоинствах. В самой поре! Мне б онереститься! Да никто не хочет со мной икру отметать! — глянул на Лиду.
Та не слушала его. Внимательно осматривала садки, замеряла в них температуру воды, проверяла ее на прозрачность, осадок, примеси, содержание кислорода.
«Неужели у нее ко мне ничего не шевелится?» — не верилось Власу. Ему даже обидно стало, что старания не замечены.
— Аннушка! Давай руки согрею! Глянь, как они у тебя покраснели! — подошел к женщине.
Та отвернулась.
Влас к Полине:
— Отдохни, наша пчелка, переведи дух! Совсем извелась в работе! Какая красивая была раньше, а теперь одни глаза остались! В них еще живет женщина! И какая! Огонь! Иди сюда, присядь рядом. Потолкуем, поворкуем, души отогреем! Ну, чего ты там раком встала над мальками? Они ни хрена не понимают и не смогут! А я вот тут сижу весь наготове, того гляди, пар из ушей попрет и свисток взвоет!
— Власка! Замолчи! А то услышат наши мужики, оторвут твой свисток и так нашкондыляют по шее, мало не покажется! — рассмеялась Галина.
— Меня нельзя обижать. Таких на племя оставляют и берегут как особых…
— И кто ж тебе о том натрепался?
— Та, которая это сказала, еще не родилась, — посмеялся сам над собой и, оглянувшись, приметил, что в самом конце цеха Лидия о чем-то тихо разговаривает с Михаилом.
Дамир ушел от них на почтительное расстояние, чтобы не мешать. Согнувшись над садком, делает вид, что занят делом. Он кого угодно мог провести, но не Власа. Тот за долгие годы слишком хорошо изучил стукача, знал все его повадки и приемы, потому крикнул:
— Эй, ты! Фискал подлый! Хиляй сюда шустро. Тут вот женщины по тебе, козлу, соскучились! Спросить хотят, верно ли, что маленькое дерево в сучок растет? Вали сюда, покажи товар лицом, транда макаки! Не хрен тебе там корячиться! Целый час на одном месте торчишь! Иль сучок врос в садок? Шурши живее!
Дамир понял, что Влас засек его в подслушивании, но подойти боялся. Не знал, чего ждать от Меченого, да и разговор Мишки с Лидой хотелось подслушать, Влас на самом интересном помешал. Лида со Смирновым отошли еще дальше. Дамиру теперь ни одного слова не расслышать. Вот досада!
Влас уставился на Галину. Та со смеху чуть в садок не упала.
— Чего вылупился? Я уже отнерестилась, скоро тоже малек появится.
— Вижу! Классного фраера принесешь. Но ведь беременность не вечная, другая путина — за мной!
— Не многовато ли на одного? Всех манишь, каждой наобещал, а хватит ли на нас твоего свистка? — шутила Анна.
— Ну что ты? Мне на ночь вас маловато! Вот если б вдвое побольше, ох, и устроил бы веселуху! Забыли б, какая погода за окнами. Трое — это только для разгону, так, проминка! Настоящий кайф в городе! Там выбор!
— Эх, Влас! В нашей глуши девки и бабы, может, не столь нарядны, нет у нас всяких красок и румян. Свой румянец имеем, его в магазине не купишь. Не умеем полуголыми ходить по улицам, потому что стыд не потеряли. И девки наши ничуть не хуже материковских горожанок. Любая, коли разденется, — королевна! Да только краса телесная, особо девичья, — до замужества. А вот совесть, порядочность, скромность навсегда остаются с нами до самой старости. И не переделает нас ни время, ни мода! Мы сами по себе так живем, как нам удобно. Ни с кого пример не берем! Тебе здесь не нравится. Ты к городам привык, тоскуешь без них, а мы глохнем в поселке от шума и суеты. Нам тишина дорога наша неприметная, где речки заливаются детским смехом, а тайга, как мать, жалеет и любит всех, где каждое дерево защитит своего. Заметь, даже медведь напал на тебя, не на кого-то из нас, потому что свои мы здесь. Вживайся! Хватит с тебя городов, не довели до доброго. От нас за все годы никого не забирала в тюрьму милиция! К нам мудрено попасть чужому незамеченным. И тосковать-то не о чем и некогда. Живи средь нас своим, а не тем чужим семенем, занесенным ураганом бед. Это твое испытание когда-то закончится, а вот в последний день сам решишь, стоит ли уезжать отсюда! — выпрямилась Анна и предложила женщинам пойти в бытовку перекусить.
— Влас! Давай с нами, дружочек, а то ты совсем прокис. Нам с тобой весело и без города, не обижайся на нас! — подхватила Галина Меченого под руку и пошла, осторожно ступая вдоль садков.
Влас шел, выкручивая ногами вензеля, оттопырив локоть, и напевал далекую от этих мест песню о колымской трассе. Бабы поняли, откуда на висках человека взялась эта ранняя, очень горькая седина.
— Дамир, пропадлина! Шурши хавать! — бросил через плечо.
Стукач от неожиданности еле устоял.
Конечно, он и не думал обедать с Власом. Тот либо сучок заставит показать, вытряхнув из порток, либо огреет по макушке, если что-то не по нем. Иль такое ляпнет, что кусок хлеба поперек горла встанет. Он ждал Михаила, когда тот вспомнит об обеде.
Смирнов, разговорившись с Лидой, забыл обо всем. Девушка призналась, что в ту ночь, когда Михаил убил медведя, она так и не смогла уснуть.
— Я не из неженок. Мой отец работает лесничим, а потому мы всей семьей жили в тайге. Ничего не боялась в ней. С пяти лет сама собирала грибы и ягоды, орехи и травы. Отец много раз отстреливал оленей и медведей, но старых или увечных. С детства научил свежевать, а вот стрелять в живое так и не смогла. Руки дрожат. Жалко, потому никого не убила. И капканы не ставила. Вам смешно покажется, но я считаю, что в тайге хозяин тот, кто родился в ней, кому она стала родным домом. Человек — разбойник в ней, отбирает у тайги ее детей. Разве это правильно?
— По сути, ты права, — согласился Михаил. — Но это однобокое суждение. Если медведь, пусть он — хозяин тайги, нападает на человека да еще сюда пришел, тут уж другого выхода нет. Всяк защищаться должен.
— Я не об этом случае. Но ведь кто-то ранил его, поднял из берлоги. Медведь и озверел. Ему безразлично, кто виноват конкретно. Все люди врагами стали. Они хотели убить, и зверь мстит за это. А Власу, да и вам что оставалось? Вы лишь жертвы чьей-то глупости. Она могла обойтись слишком дорого. Всем.
— Кому? Власу? Не дорожит он своей жизнью. Я знаю его много лет. Вся беда его в одиночестве. Нет якоря, нет магнита. Такие легко расстаются с жизнью. Им не о чем жалеть.
