А вон рядом с ней — тоже пристяжная. Лохматая блондинка! Последние дни в упряжке. Скоро ей рожать. Вон как живот вздулся. Щенки в нем. Много. Шевелятся ежеминутно. Не дают бежать быстро. И есть просят. Постоянно. Но хозяин будто не видит ее состояния, выделяет равную со всеми порцию. Иногда лишь вожак обглоданной костью угостит. Все ж его щенков носит. Остальные — не поделятся. На голодный живот легко ли нарту тащить? Каждому своя жизнь дорога, свое здоровье. А потом… какое им дело до ее щенков? Это она им будет радоваться, своим пискунам, слепым, беспомощным. Да и то недолго. Чуть смогут научиться грызтьь кости, юколу — впряжет ее хозяин в упряжку и — прощайте дети. Когда доведется встретиться и где? Хорошо, что вожак не дает остальным обижать ее. Как-никак и он — отец. По ночам ложится рядом. Греет бока ее. Чтоб щенки не померзли. И на том спасибо. Да и много ли надо теперь? Вот только бы поесть, ну хоть бы какую старую кость. Голодная слюна тонкой струйкой течет из пасти. Блондинка оглядывается. Но кругом лишь снег. Белый и такой же голодный и большой, как ее живот.
А эта рыжуха ворчит на подругу. Ну, чем недовольна? На кого ругается? Болит спина? А у кого она не болит? У других даже ломит от холода. Потерпят. Молчат. Не жалуются. Чем ты других лучше? Мастью? Но какая разница? Для всех ты — лишь тягловая сила. И для каюра. Что на подруг рычишь? Ишь зубы оскалила! Тяжело? А кому легко? Нынче не за масть, за силу ценят. И ты не можешь быть исключением.
Чего ты на блондинку рычишь? Зло берет? Ее вожак защищает, а тебя — никто. Но расположения не рычанием добиваются. Что? Получила? То-то! Теперь скули. Вожак и на твой характер управу нашел. Что? Ухо порвал? Еще легко отделалась. Могло и хуже быть, сиди спокойно. Не задирайся.
А ты чего пасть раззявила? Ишь ты! Самому вожаку улыбаешься? Ну-ну. Или молодости радуешься? Сколько в упряжке ходишь? Второй год. Это совсем немного. Понятна твоя улыбка. Грузы еще не пригнули, дороги не наскучили. Все интересно, ново. Каждый день — в подарок.
Вот только вожак — голова и сердце всей упряжки — всегда строг, молчалив, наблюдателен. Ох, как много нужно увидеть ему! Одним глазом за сучками приглядеть. Другим — в сторону кухни косит. Оттуда иногда им приносили черную кашу. Горячую, вкусную. И кости. Много. Без счету. На всю бы ночь грызть хватило, если бы дали ими всерьез заняться. Но каюру всегда некогда. Вожак» то знает. И хотя кости дразнят видом и запахом, вожак зарывается носом в кашу. Глотает, не жуя. Надо торопиться поскорее набить желудок. Чем — неважно. На полный — не столь обидно расставаться с нетронутыми костями.
Вожак за несколько лет все изучил: сюда они везут полную нарту ящиков. Мешки с письмами и газетами. Отсюда— другое дело. Кинет каюр в нарту полмешка писем. И бежит нарта обратно уже налегке. Только ветер в ушах посвистывает. Да каюр поет на всю тундру скрипучим вороньим голосом. Да так, что собачьи спины вздрагивают…
Степан смотрит на нартовых псов. Смутная тоска охватывает его душу.
Вон как все здесь разумно. Сильному, матерому вожаку доверено лее. Доверены жизни всех собак. Доверено бежать в голове упряжки, как самому опытному указывать путь остальным. Как самому выносливому, доверена основная тяжесть груза. Он — стержень упряжки, он — надежда каюра. Да и сучки тоже— каждая свое место заняла. Чем моложе и сильнее, тем ближе к вожаку. Он и рыкнет на каждую — в науку. По-своему нелегкому труду обучает и ругнет, где положено. К тому же, чем длиннее постромки, тем больше груза приходится на собаку. Вот и тянут передние — лишь сильные, да молодые. Старым собакам разума прибавлять не надо. Нажитого хватает. А вот сил поубавилось за годы. Потому ставят в конце упряжки. Они опытные. Чуть передняя молодая собака ошиблась, есть кому за пятки укусить. Поправить. И каюр им доверяет. Недаром старик. И втихаря от всех нет-нет да и сунет вожаку лакомый кусок. И никогда не ругает. Не бьет. Вожак для него не просто собака — он его кусок хлеба, его надежда, значит, и жизнь. Потому вожак в лютую пургу спит в доме у хозяина, а не снаружи, в снегу, как остальные. Вожак — голова и руки каюра. Он один может найти общий язык со всей упряжкой. Без просьб, без приказов. И в отношениях между собаками есть своя закономерность. Никто из них не рыкнет друг на друга из прихоти. Каждая старается научить другую уму, тому, что сама знает, чтоб той потом легче жилось. А уж за методы и средства никто не обижается. Их жизнь — борьба. В ней надо выстоять.
Степан знает, что собаки никогда не порвут собаку из своей упряжки, если она еще может заработать свой кусок. Они всегда будут защищать и паршивую сучонку из своей упряжки от других. Чужих. Пусть даже этих чужих будет втрое больше. В драке они жизни за нее положат. И в той же драке ни одна, даже по ошибке, не укусит собаку своей упряжки в любой свалке. Никогда не ошибется. Ибо собаки по запаху помнят друг друга куда как лучше, чем в лицо.
Знает Степан и другое. Что никогда старый опытный вожак не кинется в драку на более сильного, чью мочу он хоть однажды нюхал на кустах. Там, где нет шансов победить, даже собаки умеют отступить разумно. И не подличают сильному за силу его, а молча умеют уважать за это превосходство. В поединке сходятся лишь на равных. Лишь иногда, по зиме, да и то из-за сучек. Но и тогда право выбора предоставляют им.
Степан опустил голову. Сила… Что она значит в жизни людей? Ею не приобретешь друга, не остановишь врага, злость ею не укротишь. Силой не продлить жизни и не выпросить смерти. И вспомнилась Степану его собака. Она осталась в деревне. Там. Дома…
И на глаза человека слезы навернулись. Она, совсем неброская дворняжка, была самым верным другом «президента». Возвращался он как-то подвыпившим от кентов. Ан, комок на тротуаре дрожит. Грязный, маленький. Взял щенка Степан, сунул за пазуху. Тот вскоре дрожать перестал. Согрелся, засопел. Малыши все одинаковые. Все большое им кажется добрым. Отмыл Степан щенка, накормил. А вскоре домой привез. К матери. Сказал ей, что вместо себя защитника оставляет… Щенок рос. Он всегда узнавал и приветливо встречал Степана. Никогда не обзывал вором и гулякой. Лизал, не брезгуя, пьяную физиономию. Поддерживал разговор. Никогда не предал, не обиделся, умел прощать и любил неосознанно, сам не зная за что. Не ища в Степане достоинств. Не ругая за недостатки. Он не лез в карманы, лизал и пустые руки, не ожидая взаимности. Он один плакал не только сердцем, а и всей требухой своей, когда забирали Степана. Милиция… Но он всего лишь пес. И ничем не мог помочь. Он просто ослеп. Ослеп от горя. Ослеп через неделю после беды. И теперь живет в доме, как память о Степане, и продолжает ждать. Ждать годами. Ежедневно выходя на порог избы, он поворачивает морду в ту сторону, куда увели хозяина, и льет на остывший порог слепые слезы.
Кенты перестали ждать. Их горе было недолгим. У матери есть второй сын. Собака не признала другого хозяина.
«Президент» сжимает ладонями виски. Как похожа его собака вон на ту…
Аркадию — свое видится. Когда-то в детстве, давно это было, принес он домой щенка. Но мать не согласилась держать его. Оно и верно, самим-то есть было нечего. А потом… Потом не до собак стало. Но Яровой всегда любил их за преданность, с которой не всегда могла сравниться верность человеческая.
