— Я понял. Помогает.
— И это… Но не в том суть. О ночном происшествии я уже знал, и нужные меры принял. Я о его внутреннем стержне…
— Вам виднее, — кивнул Яровой. Он о своем размышлял. Все сводилось к тому, что Камчатки ему не миновать. Прежде, чем ехать туда, нужно собрать сведения из всех доступных источников. Но как они противоречивы! Хотя что тут странного? Наоборот. Все закономерно.
— А теперь еще двое. Бондаревцы. Его школа. Его питомцы. Один последний год работает. На будущий — с почетом на пенсию провожу. Надоел он мне, как вот эта пурга. Всюду суется, лезет. Все обо всех знает. И не только о заключенных. У него есть слабость к досье. Он его на всех имеет. Так. На всякий случай. Это от подлости. От натуры. Мы его социальным пережитком зовем меж собой. Эдакий безобидный с виду. Мордочка, как у отмытого поросенка, — розовая и голая. Без единого волоска, как задница. Не могу я на него без отвращения смотреть. Уступил просьбе Игоря. Оставил. У нас стаж работы быстрее идет, чем в Магадане…
— У каждого свои недостатки. Гораздо лучше, когда о них таешь. Как говорится, знаешь, чего ждать. Плохо, если в неведении, н они проявится в самый неподходящий момент…
— У него этих недостатков больше, чем у меня зэков в лагере. Каждого сумел бы оделить.
Яровой улыбнулся
— А знает ли он Авангарда?
— Что вы! Конечно! Этот всех помнит. На каждого по тетрадке заводил…
Вскоре в дверь снова постучали. Вошел круглый бородатый человек.
— О! Почта! Для тебя не существует пурги? Я даже зэкам велел закрываться в бараках.
— За меня не беспокойся, Виктор Федорович. Ничего со мною не случится. Говорят, всех почтальонов и почтарей сам бог бережет, — расплылось в улыбке лицо человека. Рот от уха до уха лицо разломил.
— Хорошо человеку на Севере почтой заправлять, — засмеялся начальник лагеря. — Она из-за погоды к нам не чаще как два раза в месяц попадает. Поработал эти дни, а остальные спи. Зарплата идет — выходные, праздничные, льготы. Все, как положено. А спроси его — сколько дней в году работает, на пальцах рук все пересчитать можно.
— Завидуете, Виктор Федорович? — рассмеялся Яровой.
— Что вы! Ему ведь на нартах ездить в поселок приходится. Пурговать. В снегу. Так что завидовать тут нечему. Это я так всегда подшучиваю над ним. Почта меня тем же концом по тому же месту бьет, — будто оправдывался Виктор Федорович.
— И то верно сказать, ведь у тебя весу нынче— что в медведе. Но мне и половины не най дется от того. А это — как ничто краше говорит, кто с нас дольше спит, — обнажил человек желтые с мизинец величиной зубы.
— Ладно, почта, знакомься с человеком и поговори, а то ты в конторке у себя скоро от голоса людского отвыкнешь.
Вошедший срывал сосульки с бороды. Бубня, что от языка человечьего лишь командир роты охраны отвык, да и то не с добра…
— Ну, ладно тебе сплетничать. Иди! — подтолкнул почтальона начальник лагеря.
— Как зовут вас? — спросил Яровой, представившись.
— Меня-то? Николай Терехин. Работаю тут с самого начала.
— Скажите, вам кто-либо из них знаком? — протянул Яровой фотографии.
— Отчего же! Вот — наш Авангард. Скальпом его тут звали.
— Что вы можете о нем рассказать?
— Культурный человек. Вежливый. Он один из заключенных от начала и до конца на человеческом языке говорил. Без фени. И мат терпеть не мог, — посерьезнел Терехин.
— Каковы были у него взаимоотношения с людьми?
— С зэками?
— Да.
— Всякие. Но большинство не любили его.
— За что?
— Золотишко с его помощью мы изъяли. У воров. Сделал обыск. Я понятым был. А потом все вместе с командиром роты охраны изъятое в Магадан. Сдали по описи. Как положено. И премию получили. Оба.
— А Бондарев?
— Нет, ему не дали.
— Все, что изъяли, включили в опись?
— Только Авангарду вернули его перстень. Остальное все вписали.
— Вы это точно помните? — спросил Яровой.
— Еще-бы!
— Бондарев себе ничего не оставил?
— Нет? Игорь руками не прикасался. Все делал командир охраны. На моих глазах. Игорь не брал ничего. А что? Брехнул кто? Так я сам тому в глаза плюну, — вскипел Николай.
— Скажите, вы все письма проверяете?
— Это моя работа.
— Получал ли письма Авангард.
— Приходили и ему.
— От кого?
— От матери.
— Откуда?
— Из Еревана, — ответил Терехин.
— С Камчатки не получал писем Евдокимов?
— Приходило одно, — почему-то покраснел Терехин.
— От кого? — заметил его смущение Яровой.
— От Трубочиста. Но я не передал это письмо Авангарду.
— Почему?
— Бондарев не велел.
— Как объяснил? — терял терпение Яровой.
— Сказал, что ни к чему.
— Что в письме было написано?
— Просил его заехать по освобождении в гости к нему. Мол встретит, как родного.
— Адрес, куда приглашал, сохранился?
— Нет. Игорь письмо то порвал. А я не запомнил.
— Еще-что?
— Что хочет увидеться по выходу.
— Откуда это письмо было?
— Из Петропавловска-на-Камчатке.
— Он не писал, когда вый дет?
— Писал. Он срок дополнительный получил за Авангарда. С начале этого года должен был освободиться. Просил забыть недоразумение и простить его.
— Говорил ли вам Авангард, куда он собирается поехать после освобождения?
— Поделился как-то. Что сначала на родину поедет. Навестит могилу матери. А потом обдумает, куда податься.
— Кто, кроме вас, знал об этом?
— Кому он сам рассказал.
— Скажите, кроме матери, писал ли кто ему не из зэков? Ну, женщина или еще кто?
— Ни от кого, кроме матери, когда та была жива, писем ему не приходило.
— О себе он вам ничего не говорил?
— Только то, что я уже сказал.
— Как вы думаете, кто мог его убить? — спросил Яровой Терехина.
— Кто ж его знает. Я в бараках не был. Ни с кем ни о чем не говорил. Бондарев им это запрещал. Знаю только о том, что касается переписки. Это была моя работа. В другое не вникал.
