— А почему ему перстень Бондарев вернул? Не знаете? — вспомнил Яровой.
— Игорь хотел этот перстень в опись включить. Да упросил его Авангард. Разжалобил.
— Перед освобождением вы виделись с Евдокимовым? — спросил Яровой.
— Вечером. Перед отправкой на судно.
— Не заметили, перстень был у него на пальце или нет?
— Был. Он еще сказал, что камень — рубин на перстне — друзей продал, но помог выжить, перенести весь ад заключения. Он любил красиво говорить. И умел.
— Скажите, а он вам не говорил о прежних ереванских друзьях?
— Что вы, дорогой человек! Если они у него и были когда-то, когда он был свободным человеком, то разве най дутся они у певекского зэка? Нынешним друзьям подай положение, связи, деньги. Кому нужны зэки! В дружбе с таким разве кто в плохом сне сознается. Нет! Не говорил он о них. Видно, всем знал цену Авангард. И никогда не говорил даже слова такого — друг. Знал свое место, — вздохнул свидетель.
— Сколько лет было Евдокимову? — спросил Яровой.
— Когда от нас выходил, пятьдесят исполнилось. Но с виду старше смотрелся. Сами понимаете. Север сказался. Условия. Они никого не красят.
— Ну, спасибо, помогли вы мне, — улыбнулся Яровой.
— Еще, может, что нужно? Так я всегда пожалуйста, — сделал улыбку Николай.
— Если что, я зайду к вам. Коль возникнут какие вопросы, — пообещал Яровой.
— Рад буду вам, — Терехин кивнул на прощанье, и, укутав лицо, скрылся за дверью.
«Кому он понадобился, перстень? Именно он? Часы золотые не взяли. Деньги на месте, а перстня нет!» — думал Яровой, измеряя кабинет быстрыми шагами.
— Успокойтесь. Не нервничайте, — подал голос от печки Виктор Федорович.
— Да вот думаю, куда же мог перстень деваться? — остановился Яровой.
— О! Это же ясно! Тот, кто убил, забрал. В доказательство. Его убийце надо было предъявить кому-то. Кто знал этот перстень. Из всего ясно, что сам Скальп, будь он живым, никому бы его не отдал. И об этом знали. Это самое лучшее доказательство. А чтобы следы замести — деньги и часы подложили. Для «темнухи»— говорил начальник лагеря.
— Это не исключено. Но и не доказано… Есть несколько версий. И все ведут на Камчатку.
— О! Ее вам не миновать, к сожалению, — развел руками начальник лагеря.
— Как туда добраться? — спросил Яровой и уточнил: — Мне короткий маршрут нужен.
— От Певека на Петропавловск прямиком рейсов нет. Можно лишь до Магадана. Или до Анадыря. А там судном. Три дня ходу. Или из Магадана сделать пересадку на Хабаровск и оттуда самолетом на Петропавловск. Но здесь немало своих неудобств. Времени можете много потерять. Из-за непогоды. Смотрите, как складывается! От нас до Магадана — шесть летных часов. Так?
— Так.
— От Магадана до Хабаровска — четыре часа?
— Так.
— К тому же не забывайте, что сейчас уже настало время отпусков. И билет на самолет достать трудно. Но пусть даже вам повезет и за день доберетесь до Хабаровска. Но опять же потеряете два дня на оформление спецпропуска в пограничную зону. Так всегда. Когда пароходом — вам его выпишут в милиции морвокзала по удостоверению. В аэропорту этих порядков еще не заведено. Придется побегать. Потом из Хабаровска, опять же с посадкой на заправку, еще часов десять полета. Вот и считай те сами, что выгоднее. Как быстрее. Если морским путем — два месяца до Камчатки добираться будете. Навигация у нас начнется лишь через месяц. Пока ледоколы подойдут. Скорость наших судов вам известна. Пока обогнешь Чукотку — месяц потеряешь…
— Мне это не подходит, — перебил начальника лагеря Яровой; отой дя к окну, углубился в подсчеты. — Так или иначе, никак не получается меньше четырех дней.
— Не горюйте. Мы уже научились ждать. Кладите неделю на дорогу и не ошибетесь. И считай те, что вам крупно повезло. В порту из-за непогоды рей с могут отложить, в море шторм может прихватить. Да и здесь, пока на нарте до Певека доберешься, тоже всякое бывает. Так что не переживайте. Север любит терпеливых.
Яровой выглянул в окно. Ему показалось, что пурга стала заметно слабеть.
Темное небо хоть и сыпало снег, но ветер уже не трепал крышу дома, не раздирал его углы, не бил по окнам заледенелыми рукавицами. Лишь редкие порывы его взъерошивали седые гривы сугробов, словно напоминая, что здесь зима и она в любой момент может показать себя и свою силу.
Вот чья-то фигура уже отчетливо проглядывает сквозь снежную завесу. Человек идет ровно. Не шатаясь от ветра. Лишь слегка наклонив вперед упрямую голову. «Куда это он? Сюда! Наверное, к Виктору Федоровичу», — подумал Яровой и предупредил корпевшего над бумагами начальника лагеря.
— Поработать не дадут, — заворчал тот, не поднимая головы.
— Здравствуйте, — вошел в кабинет подтянутый, словно игрушечный — с витрины, человек.
— Здравствуйте! — узнал его по голосу начальник лагеря. И, не повернув лица в сторону вошедшего, сказал:
— Вы к нему, — и указал в сторону Ярового.
Вошедший быстро разделся. Подошел к столу.
— Вы меня звали? Я заместитель начальника лагеря по воспитательной работе среди заключенных. Моя фамилия — Васильев, — отрекомендовался вошедший единым духом.
Яровой, как и на предыдущих допросах, назвав себя, пригласил сесть и приступил к обычной процедуре:
— Я вас буду допрашивать в качестве свидетеля. Ваше имя и отчество? Год и место рождения, национальность? Образование?
Он заполнял первую страницу протокола. Васильев отвечал по- военному четко, как человек, который гордится своими анкетными данными.
— Простите, а по какому, собственно, делу вы меня допрашиваете? — прервал он вдруг Ярового.
— Не торопитесь, я скажу. Вот здесь распишитесь, пожалуйста, и том, что вы предупреждены мною об уголовной ответственности за заведомо ложные показания, а так же за отказ или уклонение…
— А по какому праву вы меня допрашиваете? — перебив Ярового, вскочил Васильев. — И вообще, как вы здесь оказались? С каких это п ор вы, Виктор Федорович, — повернулся Васильев к начальнику, — впускаете на территорию лагеря посторонних? Допускаете, как мне доложили, их общение с заключенными! Ведь приезжий товарищ не из нашей Певекской прокуратуры и даже не из Магаданской! Да и тех для их же безопасности мы с Бондаревым в свое время не впускали в зону! И, кстати, очень верно. Я не потерплю такой потери бдительности и доложу куда следует…
— Сядьте, Васильев! — побагровел начальник лагеря, — и не устраивайте здесь балагана! Стыдитесь! Своим железобетонным апломбом, затасканной демагогией и дремучим невежеством в элементарных познаниях уголовно-процессуального закона вы, Васильев, роняете честь и достоинство офицера. И оставьте старую манеру говорить об одном человеке во множественном числе, а на дело государственной важности — вешать ярлыки своего калужского представления о законности.
