— Сам-то ты знаешь, где кенты? Иль подсказать? — не хотел выдавать свою неосведомленность Цапля.
— Знаю. Верней, допер. Я ж там и пришил стукача-фрайера. Разве думал, что накроют кентов? Всех разом. Думал, и ты с ними.
Цапля не подал вида, хотя услышанное обдало холодом; Дядя, точно так же, как Цапля, случайно остался на воле.
— Тебе не по кайфу, что я не с кентами, что на воле? А ты чем их и меня лучше? За все провалы тебе не в ходку идти, а с пером в боку окочуриться пора.
— Захлопни хлябало, падла! — сцепил кулаки Дядя. — Ты вот трехни мне, за чьи башли жратву купил?
— Не за твои и не за свои! Ее деньги тратил. Не все меня нынче по удачам и навару ценят. И без него люб и дорог.
Дяде вдруг вспомнилась Анна. И она вот так говорила ему. И доказала всей жизнью. Не кент, не фартовая А сколько тепла и радости дала она ему… Этого бы до конца жизни хватило, умри она своею смертью. «Но ведь помешала кому-то», — прокололо внезапно сердце. Дядя пошатнулся, побледнел, вцепился руками в хилое деревце.
«На жалость давит, паскуда», — решил Цапля. И стоял, не двигаясь.
Пахан ухватился за ворот рубахи, дышать нечем. Хотел рвануть. Но сил не стало.
Отогретый семьей, Цапля понял, что пахан не блефует. Ему стало не по себе. Подперев плечом пахана, он привел его к скамье, усадил бережно. Сказал тихо:
— Не гоношись, авось пройдет.
— Кент, не смывайся, не заложи, — попросил Дядя хрипло.
— Я не стукач и не фрайер, с мусорами не кентуюсь, — отпрянул Цапля. В глазах его злые огни зажглись.
— Не духарись, кент. Хреново мне. Не до разборок. Дай оклематься, — попросил впервые в жизни передышку.
— Я тебя не дергаю за жопу. Дыши. Да не залупайся, — остывал законник.
— Видно, крепко тебя баба за душу держит. Крепче «малины» и фартовых, коль и навара не хочет, файная баба. Моя Аннушка такою была. И я из-за нее в откол ушел. А фортуна нагнала. И ты стерегись кентов. Всех, любого. Бабу свою от них пуще башлей прячь, чтоб не было, как со мною, — трудно выговаривал каждое слово Дядя.
— Как сберечь, коль такой, как ты, на хвост сядет.
— Прости, кент, видать отпаханился я совсем. Пора мне к Берендею. Чую, последний мой путь будет. Передам общак. Нарисую все, как есть и отлучусь, завяжу с фартом. Жаль, что мокрушника Аннушкиного не достал — не сумел с ним разделаться. Но теперь поздно. Да и кто расколется? — усмехнулся пахан невесело.
— Никто из наших кентов не гробил ее. Это, как мама родная, знаю я. И никто не знает и не видел твою жену.
— Э-э, да теперь уж видно и я за свое отвечу скоро. Вон скольких замокрил. А все от зла, от горя. Ожесточился я, кент. На всех. И на себя. За то, что не сберег единственное в жизни Своей, что дороже общаков и удач. А потеряв — озверел совсем. Ничто уж не любо и не дорого. Ты говоришь, растерял кентов я. Нет, это они осиротили меня. Не я их засыпал, они у меня все забрали. Что осталось теперь от меня? Комок горя! Кому я нужен? Да я сам себе не нужен. Смерть зову днем и ночью. А она — не идет. Спешит, где ее не ждут. А зовущих, словно на смех, жить неволит.
— Ты пахан, чего тебе не дышать? — не верил Цапля.
— Пахан? А разве в том радость, когда тебя боятся? Когда паршивый сявка, завидуя, готов за всякий кусок глотку мне порвать! Каждая неудача кентов — удавка на моей шее. И во всем меня винят. И ты других не лучше, — теплело лицо Дяди, боль постепенно отпускала его.
— Голову часто теряешь. С кентами хуже собаки ботаешь. Вот и получаешь то, что сеешь, — обронил Цапля.
— Лады, кент. Не давлю тебя теперь. Пасти не стану. Хиляй в откол, коль иначе не можешь. С фартом надо вовремя завязывать, если сердце к нему не лежит. Если его другое занимает. Мне это знакомо. Только то время и считал жизнью, когда Анна со мною была. Недолго. Всего-то чуть до двух лет не дотянул. В него, в это время, вся жизнь вместилась. Теперь — как пустая лодка, без гребцов и весел. И без воды…
— Все мы так тянем до поры, покуда на подводные камни не нарвемся, — поддакнул Цапля.
— На те, что тюрягой зовутся, — уточнил Дядя.
— Может, минует нас чаша сия? — поднял глаза к небу Цапля.
— Тебя — быть может. А меня — кто знает? Я вот сегодня странный сон видел. Вроде летел я высоко в небе. Но не птицей, таким как есть видел себя. Легко взлетал и парил над горами, над землей. Внизу красиво все, а мне небо покидать не хотелось. Видно оттого, что никому я на земле не нужен. Никто не ждет, добром не поминает.
— Я тоже часто летал во сне. Пацаном. Как полечу, так и обоссался. Потом меня, приземлившегося, колотили скопом. Чтоб в другой раз на землю не вертался, коль летать захотел, — разоткровенничался Цапля и умолк стыдливо.
— Чего молчишь? Сны ко всем приходят поровну. И ворам, и мусорам, и фрайерам. И даже следчим. Никто, даже самый паскудный пидор, не видит себя во сне козлом, обезьяной иль
еще каким зверюгой. Не бываем и мы во снах волками. Наоборот. Снится доброе, чтоб наяву сердце вовсе не зачерствело. Чтоб не разучились люди смеяться и плакать. Я знавал лихих кентов, какие в жизни слезы не уронили. А во сне плакали, как дети. И матерей звали. Не по бухой. Вот что сон творит с нами. И я чую, что немного осталось мне. Хотел наехать на тебя, а мотор осечку дал. Знать, нельзя тебя неволить. Отваливай. Из общака свою долю получишь. Мое слово. Завтра свидимся. Скажи, где ждать будешь?
— Не надо доли. Сам себе жратву добывать стану, — отвернулся Цапля.
— Гонор не должен голову опережать, — урезонил Дядя.
— Сколько дашь?
— Все твое верну. Без заначек.
— Тогда в три часа у почты, — предложил Цапля.
— Заметано.
— Еще одно, нарисуйся один, сам. Если с кем-то, не жди меня, — предупредил Цапля и спросил — Так ты к Берендею всерьез навострился иль на «пушку» брал?
— Нет, кент, не на «пушку». Мне давно пора к нему. Да и у него ходка днями кончается. Хватит резину тянуть. Пусть возвращается ваш пахан.
— А ты куда? Останешься иль сам по себе, одиночкой? — полюбопытствовал Цапля.
— Как сложится, — вздохнул Дядя. И, тяжело встав, предложил Цапле пройти вперед и покинуть двор первым.
Законник внутренне заледенел. Не с добра пахан расчувствовался. Напоследок. Чтоб на том свете лихом не поминал. Пустит пулю вдогонку. Вот это и станет платой за долгие годы фарта, за откол от «малины».
Законник шел по двору. Как близко и как далеко до ворот! Словно от смерти — к жизни. Придет ли он домой? Принесет ли покупки? Ивановна сегодня впервые отдала ему весь аванс на продукты. Не зная, что спит на тысячах. Поверила. И он не обманул. Ну, что же медлит Дядя? Чего не стреляет? Иль пушка осечку дала? Только бы не оглянуться, не побежать. Это было бы унизительным.
