Дядя в эту ночь долго сидел на кухне. Один. Анна была на дежурстве. И Григорий курил папиросы одну за другой.
На кухне уже и дышать стало нечем. Дядя открыл окно. Свежий воздух ворвался тугим напором. Обдал прохладой, покоем. Но что это? Огненная вспышка, глухой звук с чердака дома напротив. Да это ж…
По рубашке растекалось кровавое пятно.
«Малина» Привидения решила его убрать. Сегодня «маслина» лишь плечо царапнула. А завтра?
«Значит, кенты теперь на чердаке. Что ж, посмотрим», — Дядя накинул на плечи куртку, быстро спустился во двор.
Стрелявший захочет убедиться, как сработал, — это Дядя знал. А потому и не выключил свет на кухне. Сделал вид, что падает. Но фартовым этого мало. Они не признавали ран.
Вот шаги в темноте. Осторожные, кошачьи тихие. Как знакомы они фартовым. А вот и фрайер. Тот, второй, что с финачем полез…
«Неужели один?» — не поверил Григорий.
Фартовый уже поднимался вверх по ступенькам. Легко, быстро.
«Мало я его саданул», — злился Дядя. Он слышал, как вор остановился на его площадке.
«Звонит, паскуда! Ну, погоди, вернешься ты у меня нынче в «малину»…»
Едва вор сделал шаг в подъезд, как Дядя обрушил на его шею такой удар, что тот упал бездыханный. Из-за пазухи вывалился пистолет.
Григорий оттащил вора к стене, привалил к ней спиной. Обмякшее тело фартового испугало.
«Оставить здесь? А если ожмурил, перебив шейный позвонок? Ведь заберут мусора. Меня! Кого же еще. А если позвонить Яровому? Сказать все. Но ведь ему кенты живыми нужны. Зачем ему жмур? А может хватится стрелявшего Привидение? Не может быть, чтоб не хватились, — Григорий тряс фартового, тот ничком сунулся в землю. — Ну и хрен с тобой! Если ты ожил тогда, то и теперь не сдохнешь! А коли и откинул копыта — невелика потеря», — подумал Дядя, решив, что с фартовым к утру как-то образуется.
Тот и впрямь не помер. К утру, когда сознание вернулось к нему, вспомнил, что произошло.
Впервые в жизни матерый душегуб был жестоко побит отколовшимся. Это в «малине» считалось западло. Решил убить Дядю. Но Привидение, нутром почуяв, сказал коротко:
— Нужен он нам пока. Успеешь.
Но фартовый не хотел ждать.
Он был уверен, что убил Дядю. Ведь даже свет на кухне остался гореть. А тот — упал…
Но кто же так огрел его в подъезде? Да, конечно, Привидение.
Выследил, решил проучить. А может, захотел отделаться от мокрушника, которого, если заловят мусора, расколят до самой задницы.
Но почему в этом случае оставил у дома Дяди? Чтоб на него свалить? Так Дяди нет, он жмур… Но мог ли это пронюхать Привидение? Хотя кто ж забрал «керогаз»? Не Дядя, не мусора, они и самого фартового увезли бы. Значит, Привидение. Кто ж еще?
Главарь встретил кента хмуро.
— Где носило тебя всю ночь? Давай куш! — протянул ладонь.
— Сам знаешь, Дядю пришил нынче.
— Что? Ты жить устал иль тебе голова тяжела кажется? — схватив фартового в охапку, он швырнул его затылком в бетонную плиту свалки. Был вор, не стало его…
И только рев Привидения потряс утреннюю тишину:
— Что наделал, па-а-дла!
Глава шестая ЧУВИХИ СЕЗОНКИ
За пьяными кутежами и песнями не разглядели фартовые из «малины» Дамочки резких перемен в главаре. Ведь пил он так же много, как и прежде, раскорячась, притопывая, пел знакомые песни:
Когда меня мать рожала,
вся милиция дрожала.
Прокурор ворчал сердито:
«Родила опять бандита…»
Будто никуда и никто не забирал отсюда Дамочку. Словно проснулись кенты после тяжелого похмелья, а он, главарь, тут как тут.
Как без него жили? Перебивались щипачеством, карманничали. Жили день ко дню скудно, голодно.
Но теперь все это далеко. Колька не даст пропасть. Он главарь. Ему и фарт в руки.
И Дамочка пьет. Не до потери пульса, конечно. И все ж заедает яблоко маринованной селедкой, подталкивая ту куском колбасы. Такой жратвы в зоне все пять лет не видел.
Курица? Давай сюда! Пихает в рот вместе с костями. Ничего, переварится, пока соседка хватится пропажи.
Помутневшими глазами оглядывал кентов:
«Похудели. Двоих не застал… Померли. Один сгорел от денатурата — пережрал, видать. Второй, видно с голодухи, домушничать решился. Его хозяин квартиры с пятого этажа выкинул. Вот, гад, нашел чем швыряться! Да и девахи будто выцвели. Подурнели. Нет в них прежнего огонька. Раньше розами цвели, теперь — как мыльная крапива. И спереди, и сзади — сплошные морщины. Такую поставь средь дня поперек пути, прохожие и без помощи кентов кошельки ронять будут со страху. Нет, с такими общак не сколотишь. Нужны новые, молодые, красивые. На каких мужикам денег не станет жаль. Вот на этом и жить можно», — решил Дамочка.
Погудев с неделю, резко оборвал радостную попойку. И не дав опохмелиться кентам, спросил зло:
— Все с меня тянете, прорвы! А сами уж вовсе разучились добывать куш? Мои карманы не бездонные. Не научили меня в зоне червонцы в них выращивать! Погуляли — и крышка!
Кенты плохо соображали. Но поняли — кроме огуречного рассола, голову лечить будет нечем.
К вечеру полуживых, трясущихся собрал у себя:
— Девахи нам нужны! Понятно. Чтоб с форсом. Закадрить нужно поросль. Немедля. И за блуд их самим с клиентов деньгу драть. Так и безопасней для всех. И куш всегда в кармане.
— Да много ль с блядей навару будет? — подал голос старый седой кент.
— Больше чем с тебя! — огрызнулся Дамочка.
— А нонешних куда денем?
— Выгоним! Куда ж их? На них и гроша не заработаем.
— Как же сучек заманивать станем? Они ж на таких, как я, не клюнут, — беспокоился старик.
— Не мы им нужны, лишай, купюры… На это — найдем! Надо только оглядеться, чтоб не влипнуть на малолетках, — поучал Дамочка.
— Да от заразных подальше, — поддержал посеревший от вчерашнего угара кент.
— Ну да, тебе еще и гарантию дай. Хорош будешь и без нее. Не для своей потехи возьмем. И к ним — чтоб никто из вас не приставал! Понятно? — повысил голос Дамочка.
— Ты их сперва найди, приведи, потом и указывай, — не выдержал старик.
— А что, я должен за всех думать и делать? А вы только водку жрать? — рассвирепел Колька.
— Ну чего орешь? Сам посмотри на нас, какая девка, пусть она и блядь, пойдет к нам? Разве такая, как наши?
— Искать надо! Сами не придут. А потому — думайте! Сгиньте с глаз…
Немного времени прошло с того дня, и в Дамочкиной «малине» появились три девицы. Кудлатые, ярко накрашенные, в коротких узких юбчонках, они сверкали жирными ляжками и обнаженными бюстами, вызывая прилив негодования у прежних постаревших кентух и местной, бабьей половины Сезонки.
