Никифор без уговоров пошел работать. И словно забыл о недавней стычке.
— Ты на рану табак приложи. Кровь перестанет идти, рана быстро заживет, — посоветовал Берендей.
Никифор последовал совету. А вскоре сказал:
— Кто-то башковитый тебе госпромхоз выписал. Это ж твое место. Ты в лесе, как знахарка, соображаешь.
— Иди к чертям! — насупился фартовый.
А к ночи, когда мужики ложились спать, Берендей объявил всем, что завтра последний день работают здесь.
За две недели зэки так пропахли рыбой, что от рыбаков их теперь ничто не отличало. Те же жесткие мозоли на ладонях, рыбья чешуя па одежде, на теле, в волосах. Ее блестки сверкали на траве вокруг палаток, на берегу реки, прилипли к котлу и чайнику.
— Эх, никогда в жизни не ел столько рыбы! — говорил Хорек, потягиваясь.
— Да от тебя временами уже человеком воняет, — поддержал Никифор.
— Черт, на воле и не замечал, что она такая вкусная, — смеялся Берендей.
— Потому как не едой, лишь закусью служила, — уточнял Харя.
— Эй, мужики! Сегодня шабашим! Последний день на рыбе! Завтра в зону. Не забыли? — спросил Никифор.
У фальшивомонетчиков от такого напоминания рыбины из рук выпали. Лица мужиков затуманились, скисли.
— Гляньте, машина идет. Наша, из зоны. Чего так рано? — оглянулся Ванька.
— Чтоб им родной мамы век не видать, весь кайф испортили, — сплюнул Берендей зло.
— Рыбаки! Все ко мне! — позвал зэков заместитель начальника лагеря.
Когда мужики подошли гурьбой, достал бумажку, стал читать:
— …От имени администрации объявляю благодарность за
добросовестный и честный труд! — офицер перечислил фамилии всех зэков, работавших на заготовке рыбы.
Мужики молчали. Заместитель начальника удивленно оглядел их:
— Чего молчите?
— Для этого звали? А что нам с той благодарности? Ею и рыбу не посолишь…
— И на другую потребу не пустишь, — вставил Никифор.
— Вам этого мало? — неподдельно удивился приехавший, видно, очень любивший похвалы и благодарности.
— Думали, для дела звал, а он мозги тут сушит ненадобьем, — повернул к реке Берендей и позвал мужиков за собой.
— Рановато, бригадир, людей уводите. У меня для них еще кое-что есть, — вытащил вторую бумажку из кителя представитель администрации.
Зэки приостановились.
Заместитель начальника зоны читал приказ об амнистии. У мужиков перехватило дыхание.
Первым в списке амнистирования оказался дед Силантий.
За незначительностью преступления и по достижении семидесяти лет дед не представлял общественной опасности, — так поняли зэки мотив освобождения старика.
Вторым амнистировался Хорек. Поскольку судим он был за преступления, не причинившие значительного ущерба, характеризовался хорошо по месту работы на воле и в зоне. К тому же больше половины срока он уже отбыл в изоляции.
Третьим освобождался помилованный Никифор. Услыхав, что принято во внимание его чистосердечное раскаяние, мужик рухнул на землю, залился горючими слезами.
Дед Силантий, взяв из рук заместителя начальника бумагу, поцеловал ее, перекрестился размашисто, глядя на небо. Хорек уже собирал пожитки.
— А мы как же? — спросили в один голос двое фальшивомонетчиков.
— Вы подрывали экономическую основу государства — его валютную систему, и не попадаете под амнистию.
— Почему ж Берендей на бесконвойку попал? Он что, чище нас?
— Если мы воры, то он кто? — закричали в один голос несколько зэков, осужденных за присвоение и растрату госимущества в крупных размерах.
— Я воровал. Но меж нами — пропасть. Вам государство доверило работу, а вы, фрайера, обманули ту веру. У вас с государством один общак. И вы с него потянули. Я ж, фартовый, без доверия жил. Сам по себе кормился, как мог. Мне простительней, потому что несознательный. Институтов не кончал. А вы наукой во вред воспользовались. За то нет вам ни веры, ни прощения. Это как если б мои фартовые вздумали без моего ведома общак наш обобрать. Я б не в тюрягу их, я им тыквы поскручивал бы. Разве вы простили бы своим домашним, если б они у вас, из клифтов, башли без спросу тягали? То-то! Потому и захлопните хайло, покуда я их не порвал вам до самой жопы!
Заместитель начальника от такого объяснения хохотал в кабине машины до икоты. Ему нечего было добавить к сказанному.
Мужики сегодня развели жаркий костер. На сухих обломках веток жарили куски кеты. Рыба пахла жирным дымком.
— Дед, завтра тебе домой. Успеешь себе рыбы засолить? — спрашивал Берендей.
— Мне б сердце свое до дома донести, остальное — как Бог даст.
— Нет, так не пойдет. Иль зря ты тут со мной две недели кентовался? Теперь с тобой в любое дело можно идти закрыв глаза, — смеялся фартовый.
— Господь с тобой! Теперь о душе думать надо, чтоб ее не гадить грехами.
— Значит, я грешник?
— Таков и есть. В Заповеди сказано — не укради, не убий, а ты что?
— Вот, старый хрен, чего придумал. Значит, я пропащий грешник, а ты нет? Но тогда почему сам не следуешь Писанию? В нем сказано, что кесарь людям на землю Богом дан, кто обманул кесаря — обманул Бога. А ты преступал закон кесаря. Разве ты после этого не грешник? Да такой же, как и я! С той разницей, что я стыжусь обращаться к Богу, а ты еще и клянчишь чего-то у него.
Дед Силантий опустил седую голову, услышав такую отповедь.
— А я обязательно рыбы насолю на зиму. Чтоб вдоволь нам с матерью хватило. И грибов насушу. Раньше я ничем не интересовался, а теперь много узнал, — хвастался Хорек.
Внезапно Берендей подскочил и вскрикнул.
— Что с тобой? — : кинулся к нему Харя.
По траве, шурша сухими листьями, уползала в темноту медянка. Зеленая, почти незаметная змея, подкралась к огню погреться.
— Змея! — Харя увидел на руке Берендея след укуса, стал быстро высасывать яд, сплевывая его через плечо.
Рядом виновато Никифор топтался. Ему вспомнилось, как
именно Берендей говорил, что тайга не прощает людям чинимого ей зла.
После этого дня фартовый никогда не разлучался с Харей. Ни на день, ни на минуту. Да и тот стал добровольной тенью Берендея. И ни разу о том не жалел.
Глава вторая ЗАБРОШЕНКИ
В Ново-Тамбовском госпромхозе, оглядев Берендея и Харю, много не разговаривали.
— На продукты деньги есть? — спросил начальник.
— Да разве это деньги? — выволок Берендей из кармана несколько смятых, будто изжеванных трешек
