Столько добротных и теплых вещей Федька не имел за всю свою жизнь. Он натянул на себя все. Даже варежки. С трудом вставил ноги в валенки и сел к печке. Хорошо, что Берендей был на работе и не видел, как плакал Харя. Плакал от того, что впервые в жизни оделся по-человечески. Тепло и удобно.
Федька гладил обнявший его тело свитер. Какой он красивый! И по размеру пришелся. А цвет-то, цвет настоящей морской волны…
Шерсть приятно покалывала. Харя чувствовал, как согреваются ноги в носках и валенках:
«Наверно, дорого все это стоит. Как же я с ним рассчитаюсь за все? Ведь работать не могу. Эх-хе-хе… За вещи — ладно, а вот за то, что вытащил из могилы, лечит, мучается тут со мной? Что это я навсегда его должник. Весь в подарках, ни за что. Хотя в свое время… Э-э, да что там. Ну, выиграл я Берендея у Медведя. А вот с чего прилепился к нему? Верно, тогда душа раньше разума почуяла в фартовом друга. Пусть не навечно. По сколько раз он меня выручал!» — улыбался Харя сквозь слезы.
Ему вспомнилась уползающая медянка, грохот волн и Берендеи, теряющий силы на скале. Предатель Берендей, подлец фартовый, беглец и матерщинник, самый дорогой, единственный на свете человек…
Харя сам себе растирал ноги, парил их в хвое, в морской воде, которую ему каждое утро приносил Берендей. И через тру недель ноги стали чувствовать тепло и холод, ныли от сырости. И фартовый радовался, что скоро Федька сможет не ползать, а уверенно ходить.
Из Ново-Тамбовки привез он Харе костюм. Недорогой, но хороший. Потом и шапку из кролика. Сам Берендеи расчувствовался, увидев, как воспринял Харя новую одежду.
Не имевший семьи и детей, фартовый заботился о Федьке, как о кровном. Может, годы сказались иль тайга очистила душу, пробудив в ней искреннее — быть хоть кому-то нужным и позаботиться о нем.
Здоровый, Харя не нуждался в опеке, а вот больной — стал совсем беспомощным. Не поддержи, не ободри его вовремя, не помоги ему, скис бы мужик, махнул бы рукой на себя, на здоровье. Такие приступы случались. Да Берендей их отвел.
— Жить надо, Федька, усеки это. Жизнь — одна у каждого. И ее нельзя укорачивать дурью, слабостью или похотью. Ее, как нежный цветок у сердца, беречь надо. Потому что вся жизнь на нас, мужиках держится. Это и в тайге, и в море, и у людей. Потому что мужики — везде сильные. Не станет нас, загробится все. Вот я сегодня в тайге был. Много чего увидел. Раньше бы и не приметил. Все торопился. Потому как считал, что у фартовых самые длинные только сроки и самая короткая жизнь. Эх, куда торопимся? Оглядеться надо, — закурил Берендей и продолжил — Оленуху мужики-охотники завалили. А она с олененком была. Тот, верно, неурочным оказался. Припозднился родиться на свет. Когда мать упала, из кустов и выскочил. Прямо па промысловиков. Нет бы смыться, зашился бы в чащу, в кусты, так нет, кричит всеми кишками. А тут на его голос старый олень примчался. Может и отец. Увидел олениху, дитенка, людей. Смекнул. Подтолкнул рогами в бок малыша и, загородив собою, в тайгу увел. Так-то… Хотя сам рисковал, а не струхнул. Вот те и старый хрен.
— Ты тоже меня от погибели уберег, — вставил Харя.
— При чем тут я? Бог тебя увидел. А я что? По нашему закону, того с кем в тюряге кентовался, оставить не должен. Вот и все тут.
Федька впервые сегодня смог сам приготовить ужин. Грибной суп, котлеты из медвежатины, нерпичья печень тушеная и компот из кишмиша.
Берендей, увидев накрытый стол, растрогался:
— Ждал, значит?
— Заждался уже, — признался Харя. И добавил — Я сегодня даже кур сам кормил. С петухом побазарил. Ему, паразиту, неплохо у нас живется. В тепле, в сыте, при гареме. Потому у него и горло за троих. Утром как заведется орать, ни за что не заснешь, целыми днями зиму прогоняет, солнце зовет, тепло, чтоб в тайге с курочками своими погулять.
— Это верно. Хавай, спи да о потомстве не забывай. Вот и вся его забота, — поддержал Берендей. И, посерьезнев, сказал веско: — Смотри, во двор не торопись выходить. Копыта береги. Нужды в том нет. Понял? Трофимыч обещал тебе врачиху поселковую привезти на днях. Чтоб осмотрела и сказала, как дальше тебя лечить.
— Врачиху мне? Да зачем теперь? Уже не надо. Хватит и одного идиота, которого ом вначале привез. У меня после его осмотра ноги вовсе задубели, слушаться не стали. Все командовал: поднимите, согните, поверните… Цирк ему тут, что ли? Я от боли чуть не уссываюсь, а он, гад, колени мне гнет. Я чуть криком не орал. Нет, никакой врачихи не хочу. Хватит с меня! — упрямился Федька.
— Зря ты ботаешь. Тот мужик дельное подсказал.
— Что?
— Да морскую воду. Как стал в ней ноги парить, дело на поправку пошло. Может и эта… между прочим, хоть одна баба у нас в гостях побывает. Не то от их вида совсем отвыкнем. Скоро забудем, что мы мужики! — хохотнул Берендей.
Трофимыч, навещавший поселенцев чаще других, не раз удивлялся, как смогли эти мужики прижиться в Заброшенках. Ведь вот и до них присылали сюда на поселение здоровых молодых людей. Все спились, всех пришлось вернуть обратно в зоны.
Начальник госпромхоза понимал, что условия жизни здесь не из легких. А потому выжить и зацепиться за это место суждено лишь сильным натурам.
«Может, прикипят они у нас и останутся в Заброшенках насовсем», — думал Трофимыч.
— Мне сегодня промысловики знаешь что предложили? Баб нам с тобой подыскать. Чтоб насовсем мы здесь остались. Навроде бугров Заброшенок. Ну и дома по теплу помогут построить. Настоящие. А в трехстенке корову, свиней держать, короче— целое подворье, — говорил Берендей.
— А ты что им сказал? — спросил Харя.
— Да на что мне свиньи иль коровы? Ну, бабу, на время, не мешало бы. А постоянно — нет. Они — как комарье. С виду безобидные. А чуть уши распустил, позудит да начнет кровь жрать.
— Так всегда вышибить можно, под сраку дать, — подал голос Харя.
— Тебе что, возвращаться некуда? — спросил Берендей.
— Не к кому, — невесело вздохнул Федька — Все потеряно. Никому я не нужен. И никакая баба за меня не пойдет. Какой ей от меня понт?
— Чокнутый ты, ей Богу! Да если захотим, таких баб отхватим! А чем мы не мужики? Все при нас! Неженатые были, не вовсе старые. Ну, то что морды малость помяты и сами не первой свежести, так это не беда. Зато все остальное в ажуре, — похлопал себя Берендей ниже живота. И спохватился — Врачиха ж к нам приедет, вот ее и закадрим. Хочешь? Давай зимовье приберем. Чтоб эта баба не ругалась.
Харя быстро смекнул, что врачихе может понравиться Берендей. А если у них склеится, то не уйдет отсюда фартовый. И его, Федьку, не оставит.
Харя помогал Берендею изо всех сил. Протирал окна, отскреб стол и лавку. Берендей, раскорячась, отдирал пол:
«Хоть чем-то время убить. Иначе в этой дыре спятить можно. Дай Харю встряхну, чтоб не зачифирил, паскудник».
А к ночи испортилась погода. Черные тучи загородили звезды. С моря рванул ветер.
