«Но ведь они и сами могут в будку слинять. И тогда я уже ни хрена не услышу», — подумал Федька.
Берендей налил гостю чаю. Тот от еды отказался. И теперь, расстегнув ворот рубахи, пил, потел, рассказывал неторопливо:
— Анютка моя на материк махнула. К своим. В отпуск. Я ее до самолета проводил. И на обратном пути ее убили. В Южно-Сахалинске. Она там никого не знала. Ни родни, ни знакомых не было. Кто, за что пришил — не мог я усечь. Кому могла помешать моя баба…
— С чего решил, что пришили? — спросил Берендей.
— Я ж хоронил. Как было не увидеть мне, когда в мертвушке ее голую показали. Финачем угробили. Отменный мокрушник на нее вышел. Знал, что делал… А значит, из-за меня, — сглотнул гость жесткий комок, срывавший голос.
Федька выставил нос из-под одеяла. Разговор показался ему интересным.
— Руку признал? — спросил Берендей.
— Если б признал, давно бы тыкву тому скрутил своими руками. Их, мокрушников, у тебя было, как шерсти на звере. Потому — не мне его искать. Тебе!
Берендей насторожился:
— В бега фалуешь?
— Покуда нет. Обмозгуем давай. Ведь я в твоей «малине» теперь за пахана. Нутром чую, что мокрушник рядом.
— Ты что-то темнишь. Моим кентам ты вовсе ни к чему. Баба твоя — тем более.
— За откол мой мстили! Иль не допер? Вот и пришлось вернуться к кентам, чтоб душегуба того, пусть из-под земли, но Достать! Потому и к тебе нарисовался. Все выложил. Суди сам. Никого не закладывал, в ходку из-за меня никто не пошел, а беду мне принесли твои кенты. Уж я всех перетрясу, а сыщу гада! Иль я — не фартовый! — громыхал гость гневно на все зимовье.
Берендей стал расспрашивать его: кто остался в «малине» из прежних, кого из новых взяли, кто чем занят, кто на чем засыпался, кто вернулся из тюрем.
Дядя, отвечая, понемногу остывал. Разговор пошел ровнее, спокойней.
Харя сжался в комок от удивления, что фартовые, не таясь, обговаривают при нем свои дела.
«То ли с горя тот мужик рехнулся, то ли ему уже терять стало нечего», — думал Харя.
А Дядя, словно подслушав его мысли, спросил, кивнув через плечо:
— Подружка?
— Съехал ты, кент, с чего б я лидером заделался? Ведь на поселении. И бабу мог бы… А этот — кент мой. Его ни на какой общак не променяю. В зоне мы были вместе и тут тоже. Он не фартовый. Но ботай при нем на всю. Не заложит. Это заметано.
Дядя оглянулся на Харю. Глаза — вприщур. Изучающие.
«Что ж ты за хмырь, если тебе сам Берендей доверяет вконец?»— молча рассматривал гость Федьку.
«А вот такой! Не хрен собачий, не обиженник, кент пахана!»— вызывающе глянул Харя на медвежатника.
«Тощий, мурло — как у запойного кобеля, весь в горсть вместишься, чего гоношишься, кусок сушеного дерьма?» — еще более сузились глаза Дяди.
«Я и такой в чести у пахана! А ты, старый хрыч, зачем сюда заявился?» — сверкнул обидой взгляд Федьки.
«Посмотрим, на что гож», — остановились зрачки Дяди, как две маслины, в Федькиных глазах.
«Я уж проверен много раз. И с Берендеем не из навару дышу рядом. Это ты, старый козел, за помощью приплелся. Не тебе меня на воду выводить», — насмешливо ответили глаза Хари.
«Ишь, падла! Я нынче пахан!» — округлились в злобе глаза Дяди.
«Видали мы таких», — сплюнул Харя.
Он молча встал с койки, подживил огонь в печи, взялся за котлеты. Делал вид, что его вовсе не интересует разговор фартовых.
Что темнить, Дядя не понравился Харе. Да и кому придется по душе человек, принявший нормального поселенца за педераста? И Федька всячески выказывал ему свое презрение.
Став спиной к гостю, он усиленно гремел сковородкой и мисками. Выдавливал его подальше от тепла. А когда котлеты пожарились, полную миску поставил перед Берендеем, Дяде даже вилку не подал.
— Ты что ж это фартового обходишь? Чего ему хавать не даешь? — удивился Берендей.
— Я ему не шестерка и не шнырь. Мне он не хозяин. Нехай сам себе возьмет. А я — устал, — отправился Харя к постели.
Берендей сам накормил Дядю, не сказав Федьке и слова упрека. А Харя тем временем торжествовал. Он знал, впереди — ночь. И спать гостю придется у печки, на лавке. Там не просто жестко и неудобно, но и холодно…
— После Кляпа не видел такого почерка. Один удар. И сразу насмерть, — рассказывал Дядя.
— Откуда сработал? Сзади? Иль сбоку? — выяснял Берендей.
— Сзади бил.
— Может, опять гастролеры? — не верилось Берендею.
— Нет. Смылся старым ходом, через пожарные гаражи. Так свои линяют. Заезжие в самолеты, в толпу кидаются, чтоб скорее с глаз. Этот действовал наверняка. Не впервой в порту, хорошо знал блатные ходы и выходы. Примелькался там, потому не задержали.
— Твой прокол! Кенты мои, признав тебя паханом, хотя бы и на время, давно бы сами накололи на перо мокрушника, либо тебе его с потрохами на сходку притащили, там учинили бы разборку и делу крышка. Так-то! Они не хуже тебя соображают, что ты им ни хрена не веришь. А можно ль вот так в дело ходить, хавать из одного общака? Век свободы не видать, если они того душегуба сами не ловят. И накроют его. Мои кенты — не падлы! Да и не заказывал я им ни твою, ни бабью шкуры. У меня из «малины» многие в откол ушли. Все дышат. Никого не замокрили. Да и нахрен под «пером» держать? Это ж себе в наклад. Либо за принуд перо воткнет, либо лягашам заложит. К тому ж в «малину» нынче силом не вяжем. Сами лезут. Я перед ходкой новые три «малины» сколотил. Они сразу навар стали давать жирный. А старые кенты, кто в делах увечным или больным стал, снабжали ксивами, башлями, отправлялись сами на материк, чтоб смерть свою на печке пьяным пердежом встретили. Они «малинам» обуза, — говорил Берендей.
— Я в подсосе не нуждался, своп башли имел. И все ж ко мне не раз фартовые клеились, чтоб за откол счеты свести. Но со мной не удалось.
— Чьи фартовые? — в упор спросил Берендей.
— Разные. С одними по тюрягам и зонам сроки тянул, с другими — в делах бывал—.припоминал Дядя.
— Мои средь них были?
— Тех, кто сегодня со мной кентуются, тогда не было.
— А что тебе сами кенты ботают про того мокрушника? — интересовался Берендей.
— Вначале признали руку Угря. Этот с одного маху таких лбов валил, каких всей «малиной» не замокрить. Я его знал. Но в том-то и дело, что Угорь уже года три — в жмурах. От спирта сгорел.
— А я и не знал, — покачал головой Берендей.
— Потом Змея вспомнили. Тот в зоне уже пятый год. Были и другие, но все мимо. Не то и не те… И стал я сам каждого кента на чистую воду втихаря выводить. Узнал, кто где был в тот день и в то время. Интересно получилось, — как-то страшно раз улыбался Дядя.
