Все шло удачно. Многому он тут научился. Гудели рестораны, когда гуляли в них фартовые. Но… Ничто не вечно. И снова замели «малину» вместе с главарем и Тарзаном, такая тогда была кличка у Андрея — уже очень ловко взбирался он на балконы и открывал изнутри двери квартир зажиточных горожан…
Теперь уж не украинский, как в первую судимость, а сибирский лагерь воспитывал того, кого привезли по этапу на перевоспитание. За этот срок научился всему, что умели тамошние воры. Когда освободился, кенты позвали на гастроли. И поехали.
Сколько колесили? Да недолго. Зиму. Накрыли всех в Ленинграде, а отправили на другой конец света — в Магадан.
Трижды бежал. Поймали. Добавляли сроки, ужесточали режим, сажали в шизо. Ломали натуру. А она не поддавалась.
Полуживым вышел по звонку. И снова «в малину». Куда же еще деваться? Но теперь уже во Владивостоке. Три зимы. Пять раз уходил из рук милиции. Чудом исчезал из-под носа следствия. Мотался из города в город бездомным псом. Уставал. Но страх быть пойманным, оказаться в зоне, заставлял искать новое пристанище в «малинах».
Много блатных попалось там, откуда сумел ускользнуть Андрей. Опасность он научился чутьем улавливать заранее, издалека.
В Хабаровске связался с блатными и пошел на дело. Взяли ювелирный. Дело не столь барышовое, как думалось. Всего два чемоданчика безделушек набралось. Рассчитывали на пять. Поделили общак поровну И поехали во Владивосток. Там в ресторане обмывали удачу.
Кто-то из кентов пристал к официантке. Полез ей за пазуху. А там — не ювелирный. Схлопотал по роже. В долгу не остался. Тут, откуда ни возьмись, мусора.
Андрей в окно выскочил. А его уже «воронок» ждал. Туда и других втолкнули. Вот тогда и попал на Чукотку.
Теперь у него был твердый план. Набрать, чтоб хватило на остаток жизни, здесь, на Севере, где денег в обороте всегда больше, чем на юге, и убраться на материк. Подальше от блатных и дел. Слинять, что называется. Но вот ведь незадача! Кто-то другой снимал пенки на разбойных нападениях, а молва приписывала все мокрые дела ему, Привидению…
Глава третья
ВЕДЬМИН ЧАС
В Охе имелись три «малины». О том знали милиция и прокуратура. Прочие горожане могли только предполагать…
В других городах, что покрупнее, их, возможно, было куда как больше.
Но в Охе имелись всего один банк, три сберкассы и не так уж много магазинов.
Жители города в большинстве — геологи. Они хоть и хорошо зарабатывали, предпочитали иметь сберкнижку, а не домашние кубышки. Привычные к походной жизни, они не заводили в квартирах дорогих вещей. А потому поживиться в них фартовым было нечем.
Это печальное обстоятельство и заставляло блатных выезжать в другие города, чтобы хоть как-то пополнить общак за счет периферии.
И тогда на несколько недель в Охе восстанавливалось спокойствие.
Но поездки блатных не длились долго. И едва привыкнув к тишине, начинали замечать охинцы пропажу дорогого белья, вывешенного на просушку, исчезновение меховых шапок с голов прохожих.
— Вернулись! Чтоб вам пусто было! — ругались жители на фартовых.
Одна из таких «малин» окопалась на Сезонке. Жители не любили этот район города. Временные бараки первостроителей, будто тараканами, кишели пьянчугами всяких возрастов, девками сомнительного поведения и ворами.
Здесь ни днем, ни ночью не стихали пьяные песни с таким содержанием, что матери из приличных семей даже днем не разрешали детям гулять на улице. Крики, брань, топот пляшущих не стихали здесь и глубокой ночью.
Когда спала Сезонка? Этого никто не знал. Здесь и рождались и умирали под «Мурку» с «Чубчиком». Здесь «шумели камыши» зимой и летом. Тут «тонкая рябина» с детства и до старости никак не могла перебраться к дубу, видно потому, что во хмелю не видела дороги. А может статься, подмочила ей репутацию городская милиция, забиравшая с фингалами под глазами наиболее буйных в вытрезвитель.
Сколько раз на день вызывалась сюда милиция и прокуратура, сколько давалось предписаний, бралось подписок, писалось жалоб на ее жителей — Сезонка сбивалась со счета. Сколько пьяных мужей уводили бабы отсюда, щедро дубася кормильцев по головам и спинам; сколько здесь слез пролито, выпито хмельного, искалечено судеб и жизней — этого уже не счесть.
Зловонным раем, городской помойкой звали охинцы этот район и обходили его стороной.
Не приведись пройти здесь узкой улочкой в полночь — ведьмин час, да еще особе женского пола. На возраст и личность не глянут. Вмиг окажется жертвой какого-нибудь развратника, кой через час и не припомнит, что осквернил девушку.
Дурная слава о Сезонке закрепилась прочно. Может, потому и облюбовала это место для себя «малина» «Ведьмин час». Разгульные, похабные воры этой банды не решались на большие дела. Не взламывали сейфы, не обворовывали магазины. Занимались щипачеством, фарцевали, домушничали. Жили впроголодь. А потому на дело приходилось им выходить чаще. Не брезговали снять белье с веревок у забывчивых хозяек. А потом загоняли его по дешевке поблизости на базаре, тут же стащив у торговки курицу или банку кетовой икры.
Эта «малина» постоянно обновлялась. Сколько отсюда ушли по этапу в лагеря — никто не припомнит.
Ведьмин час…
Худосочный, низкорослый мужичонка, которого во всех лагерях и «малинах» звали Дамочкой, имел бабью походку, визгливый голос базарной торговки; он и был главарем «малины», в которую вор в законе пойти посчитал бы для себя за падло.
Мужики города звали его педерастом в лицо. А бабы — сучьим выкидышем.
Знали здесь и настоящее имя главаря — Колька Кириченко. Уж слишком часто судили его в Охе в открытом заседании. Да и вырос он здесь, на Сезонке. Тут родился под разгульные песни у состарившейся пьянчуги. От кого он у нее взялся — сама диву давалась не раз.
Колька молока с детства не видел столько, сколько выпил вина еще в грудном возрасте. Бывало, обмочит пеленки или чего хуже утворИТ по неразумению, мать ему — бутылку с ви- ном. Соску никогда не мыла. Глотнет малец пару раз и спит. Так и рос. До двух лет даже не ползал. Лишь в три года на ноги начал вставать. А уж как заговорил к пяти годам, вся Сезонка животами со смеху маялась. Отборным матом свой запропастившийся горшок выбранил.
Та, что матерью стала по воле случая, всему базару своей радостью поделилась:
— Заговорил сынок. И сразу по-нашему, серьезно. Знать, настоящим мужиком станет…
Колька с детства не садился есть без хмельного. Любил гор
ланить блатные песни, плясать до стона в коленях, пугать в ночи случайных прохожих. А когда стал взрослеть, уже не орал кошачьим визгом в темном переулке. Бросался под ноги, чтоб упал человек. Остальное доделывали воры.
Постепенно совершенствуясь, он научился ловко потрошить сумки и карманы, снимать часы, кольца и цепочки. Приловчился моментально сбывать все это. И — пропивал барыш в один день.
