Открыл Харя дверь зимовья, чтобы вымести мусор наружу, и едва не сшиб с ног Берендея, торопливо возвращающегося с работы. Проскочив в зимовье, тот бросил на ходу:
— Закрой дверь.
Харя поспешно выполнил просьбу и удивленно смотрел на упыхавшегося Берендея.
— Падлы, шваль, фрайера, мокрожопые твари! — ругал тот кого-то неведомого, темнея лицом.
— Ты кого полощешь?
— Кого-кого! Да этих беглецов, туды их… Наследили на берегу так, что теперь их накрыть только дурак не сумеет.
Объявились? — осел Харя.
— Они тут давно зацепились. С месяц. Тайга тут глухая. Вот и глянулись места. Зашились в середке распадка, под Черной сопкой, где уголь раньше брали поселковые. Там пещеры получились. С внутренними ходами. Там и приклеились. Больше негде. Это километрах в пяти отсюда, если распадком. По прямой — меньше.
— Я бывал там, — сознался Харя, — хотел в том месте шалаш себе поставить. Да больно не понравилось мне там. Запах нехороший стоит.
— Понятное дело. Из угля газ выходит. А серная вонь — что свежее говно воняет, — отозвался Берендей.
— Так может это поселковые за углем туда ходили?
— Хрен там! С чего это поселковые средь ночи за сивучьим мясом придут? Эти его в Ново-Тамбовке за гроши купят собакам. Сами этого мяса не едят. А уж если б кого и занесло по пьянке, у мужиков за пузырь всего сивуча взяли бы. Тут же — самые мясистые части отрезаны. У моего лахтака, которого на берегу оставил, не было сил дотащить к общей куче. Они лапу откромсали…
— Голодные, видать, — невольно пожалел беглецов Харя. И спросил — А чего они тут осели?
— Обложили их мусора всюду. На всех дорогах на шухере стоят. А в тайгу сунуться — слабо. Теперь кто кого застопорит — один Бог знает.
— А почему ты думаешь, что под Черной сопкой они? Туда ж поселковые всегда наведаться могут.
— Финач из кармана доставали и угольную пыль вытряхнули на снег. Потом около сивуча один присел и жопа оставила на снегу черный отпечаток. Ну а что касается поселковых, так им всем еще по осени топлива завезли, хоть задницей ешь. До самого лета беды знать не будут.
— Так беглецы о том не знают, — усомнился Харя.
— Ты что, их за хмырей принял? Они не морковкой деланы. Пока двое дрыхнут, третий на стреме стоит.
— А охотники заметили того сивуча, где фартовые мяса отрезали?
— Им нынче не до того! Подранка взяли. На сивуча даже не глянули.
— Не удивились, откуда подранок здесь взялся?
Берендей даже поперхнулся от удивленья. Глаза его округлились.
— Вот так недоумок, мать твою… Да кто ж тебе этакое в колган всадил? Ишь ушами шевелить научился! Ну да помалкивай, коль допедрил. Не вякни мужикам, пусть считают удачу случайно, наваром. Иначе — хана фартовым! Усек?
— Усек, — важно оттопырил губу Федька и подставил свои оживающие ноги, чтобы Берендей натер их.
Фартовый посматривал на Харю удивленно. А тот, прикинувшись простачком, спросил:
— Сегодня сколько сивучей убил?
— Три.
— А фартовым сколько оставил на вчерашнем месте?
У Берендея даже руки опустились:
— Подсматривал за мною, гад?
— Нет. Сам протрепался.
— Темнишь, — злился Берендей.
— Не стал же ты резаного сивуча на кучу тащить. Это ж иго равно, что зэков мусорам заложить. Такое мужики увидели бы…
— То-то и оно. Пришлось мне его разделать на месте. По частям переволок к куче мяса, которую завтра в поселок заберут.
— А как же фрайера?
— Ни хрена им не оставил. Не знаю их. А потому подогревать не стану. Да и промысловики заметить могли заначку. Подозрение на меня легло бы. А фартовые, увидев добычу, либо за живца приняли бы, либо за должок. И тогда мой калган не сносить.
— Не тренькай, Берендей. Одна, две нычки и нарисовались бы они сюда. Тебя бы выследили. Ну а чем могла такая встреча кончиться? Им свидетели не нужны. Они жмурят всех, кто их видел. И тебя не пощадят. Потому, если оставил нычку, убери се. Я пока дышать хочу. И тебе, небось, не надоело.
Берендей послушно вышел из зимовья и направился к морю.
Глава четвертая БЕЛОЕ ЭХО
Берендей взял с собой железный крюк, которым цеплял и волок к берегу сивучей.
Бригада промысловиков уже ужинала и никто не заметил пустившегося к берегу Берендея. Тот торопливо обогнул скалу и вскоре исчез.
Быстрые сумерки прятали фигуру человека, жавшегося ближе к скалам. Вот и коса. У ее начала и оставил Берендей громадную тушу старого сивуча для тех троих, кто вынужден, как и он когда-то, скрываться в тайге от людей, от милиции, от кентов.
Берендей вглядывался в темноту: за сугробом должен быть сивуч. Его от глаз промысловиков с одной стороны закидал снегом. Фартовый сдернул с плеча тяжелый крюк, кинул в тушу.
— Ой, блядь! — внезапно услышал злой возглас.
Берендей отскочил. Лоб вмиг вспотел. Волосы на макушке
стали дыбом.
Фартовый нагнулся. Рядом с сивучом стонал мужик. Крюк огрел его по плечу, разорвал куртку.
— Падла ты, паскуда! Иль буркалы тебе вышибли? Чтоб ты сдох, — блажил мужик.
— Чего? Ты на кого хвост поднимаешь, козел? Захлопни пасть, пока не размазал тебя, блядюга! — свирипел голосом Берендей.
— Всего раздробил, гад! — канючил мужик.
— Не темни, сучий выкидыш, не время и не место на жаль брать. Я тебе не фрайер и не лягавый, — обрубил Берендей.
Мужик враз перестал сопливиться, встал, подошел к Берендею вплотную.
— Фартовый? — спросил коротко.
— Берендей.
Мужик пригнулся, будто от удара. Тихо свистнул. Из-за скалы послышались шаги.
— Сыпь, кенты! Повезло! Свой! — заговорил мужик торопливо.
К Берендею осторожно, словно принюхиваясь, подошли двое.
Стали по бокам на всякий случай, ловя каждое слово и движение.
— Чего пасете? — усмехнулся Берендей, оглядев троих мужиков. — Иль не слышали, кто я?!
— А нам плевать на то. А ну покажь, чего в карманах носишь… — начал было приближаться и тут же свалился от Берендеева кулака один из подошедших. Второго — огрел крюком так, что он закрутился у ног. Третий скользнул в распадок узкой тенью.
— Меня стопорить вздумали! Чтоб вам век свободы не видать! — Берендей пнул сапогом мужика у ног. И, перешагнув его, повернул, чтобы уйти. Но тут же почувствовал боль в плече. Понял. И, развернувшись, сгреб поднявшегося мужика, с размаху вдавил его затылком в скалу.
