Но выжил. И все повторилось. Где любовь? Где бриллианта? Где жизнь? Один пепел. Ничего в душе не осталось. Все загадили чукотские морозы. Лишь память жива. Она осела в песках белым дымом редких, не согревающих костров.
Вернуть бы все это. Может, не рисковал бы вот так? Но нет, не спорь эта лукавина с ума сводит. Лучше не смотреть, не видеть, забыть! Ты уже пахан, на тебе все «малины» города держатся, А былая страсть Оглоблей стала. Забудь. Ведь была Анна. Добрая и верная. Без бриллиантов — всю жизнь тебе отдала. Рядом с нею в памяти никому не будет места. За нее нужно отомстить. А эта — как больное похмелье…
Дядя открыл дверь перед Оглоблей. Та протискивалась боком. Улыбка здорово молодила и красила ее. Но мужики уже ними себя в руки.
Вот и закрылась за нею дверь. Была иль привиделась?
Дядя крутанул головой, словно отгоняя прочь воспоминания. И, не поворачиваясь, спросил Дрозда:
— Ты с чего нарисовался?
Шнырь быстро выложил пахану свое дело. Заодно и приврал для убедительности. Дескать, соседи хотели мусоров звать. Чтоб хвоста фартовым накрутить. Да Цыган не велел. Но обещал не давать фартовым кислорода. И башли в хазе не держать. Завязать решил со своим наваром. Мол, понту нет.
— Обиделся на тебя, пахан. Думает, что без твоего слова не измывались бы над ним…
— Падлы! Кто там был? — тихо спросил Дядя.
— Цаплины кенты, — выпалил Дрозд.
Фартовый кликнул сявку. Велел найти Цаплю и сказать, чтоб немедля хилял к пахану.
Повернувшись к Дрозду, спросил в упор:
— Ты тоже Цыгана не дарма пасешь. Навар, поди, имеешь?
— Как мама родная, без понту для себя.
— Не темни, — не поверил Дядя. И спросил, словно невзначай — Где пасешься теперь?
— На базаре, на барахолке, как всегда.
— На железке навар дерешь, — добавил пахан.
— Там беспонтово. Да и мусора всплывать начали. Мне и вовсе не фартит с ними видеться.
— Так ли часто лягавые шныряют по железке? — не поверил Дядя.
— Прежде ими и не воняло. Ссали там возникать. Теперь — чуть не всякий раз.
— Значит, частенько? — ухмыльнулся Дядя.
— Да, — согласился шнырь, признав этим, что и сам постоянно бывает в железнодорожном районе.
— Лады. Потрепались, будет. Смывайся. С Цаплей сам потрёхаю. Без твоего мурла. Ты Цыгана утешь, скажи, пусть то, что у него за место души имеется, не болит. Вернут ему проценты фартовые с лихвой.
Когда время перевалило за полночь, пришел к пахану Цапля, Он уже понял, чем встретит его Дядя и вошел злой, насупленный, готовый защищать своих кентов вплоть до драки.
Дрозд в это время был у Цыгана. Тот принимал шныря на кухне. Ростовщик блаженствовал: его заступник сумел не только суть дела донести, но и разозлить пахана.
— Достанется теперь ворью! Накрутит им Дядя хвосты на шею! Меня бандитом обзывали, кровопийцем. А сами кто? Мокрушники поганые, чтоб вас порвало! — разошелся ростовщик.
Но едва хлопнула соседская дверь, кулаком рот себе заткнул. Испугался своей смелости.
— Ты выпей, выпей. Но не забудь, что третью рюмку глушишь. По ночным ценам — сам знаешь, втрое дороже. Либо с вознагражденья вычту иль, если проценты не отдадут, должок уже к вечеру верни. Сам понимаешь, дружба дружбой, а каждая задница за себя воняет.
Шнырь иного не ждал и не очень огорчился. Понимал: едва перестали болеть синяки и шишки, душа Цыгана снова стала жесткой, какую и положено иметь ростовщику.
Но едва Дрозд вышел от Цыгана и свернул к вокзалу, чья- то цепкая рука ухватила за грудки:
— Лопух, падла! Зачем нас Дяде заложил, козел мокрожопый? — узнал Дрозд голос Цапли.
— Звереешь, паскуда? Иль мало тебе пахан воткнул в глотку хренов, что ты на своих кидаешься? Я не стучал втихомолку за углом. Ботал дельное, Положняк отдавать надо, а не зажиливать. На тебя мусоров травить хотели. Я не дал. Заметано. В другой раз с говна не выдерну. Захлебнись по тыкву, падла! — шипел шнырь.
— Это кто мусорами на пушку берет? Старый мудила! Еще вякнешь, благодетель, стукач вонючий, пришью за первым углом гниду! — швырнул Дрозда задницей об асфальт.
Раздался глухой стук. Шнырь заскрипел зубами. В глазах молнии засверкали.
И вдруг словно груз лет скинул. Никто, кроме пахана, не смел трогать Дрозда. Былое всколыхнулось. Проснулась придавленная неудачами гордость.
Дрозд не вскочил, — вспорхнул легко, пружинисто. Цапля не ожидал такого. Когда-то сам учился у Дрозда дракам. А тут отмахиваться не успевал. Удар в челюсть сшиб с ног. И как достал такой заморыш? Второй, в сплетение, отправил башкой в угол. Кулак влипал в висок, в печень, по почкам.
Фартовый от боли не успевал перевести дух. Он рухнул около здания вокзала головой к ограде, а шнырь, выместив внезапно вспыхнувшую злобу, пошел к своей хазе вприпрыжку, посвистывая на ходу. Как вдруг услышал:
— Он, бери его! Только он так свистеть умеет, — увидел Дрозд милицейские мундиры и бросился наутек.
«Досвистелся», — мелькнуло в голове. Дрозд нырнул под состав. Едва выскочил, состав дернулся и пошел, набирая скорость. Это спасло от погони.
«Оторвался от мусоров», — шнырь перевел дух около незнакомого дома и кружными улицами, крадучись, миновал все освещенные места, пришел на хазу и сразу к Нюрке.
Недолго лежал у изгороди и Цапля.
Он не слышал тихих шагов. Кто-то в темноте наступил ему на руку, ойкнул испуганно. Зажег фонарь и сказал тихо:
— Мамочка! Это тот самый дядя. Я тебе о нем говорила.
Чьи-то руки ухватили его уверенно. Оторвали от земли, как куль картошки.
— Ох и тяжел гад, — перднула баба и, покачиваясь, понесла фартового домой, не спросив на то его согласия, не зная, жив он или нет.
Сзади еле поспевала девчонка. Она плакала. Ей было жаль Цаплю.
— Кого несешь, Ивановна? — спросил встретившийся участковый.
— Сожителя. Чтоб его! Нажрался с получки злыдня.
— Да откуда он у тебя взялся? — удивился участковый.
— Да что ж у меня дыры, что ль, нет? Иль я хуже других? — осерчала баба, забыв, что рядом дитя.
— Может, помочь?
— С тебя помощник! Я — домой, а ты куда его потащишь?
— Да на что он тебе? — не отставая ни на шаг, поспешал участковый.
— Сказать на что? Иль сам додумаешь?
— Ну ладно, хоть буду знать, что еще одной бабой на участке прибавилось.
— А то кем же я была? — возмутилась Ивановна.
— Да так… Не знамо чем, — отстал милиционер.
Девчонка торопливо распахнула дверь пристройки. Едва
