— Сейчас ничего не понять. Кровавое месиво, — хмурилась Ольга.
— Чего, даже ботать не может?
— Ботать? А что это?
— Ну, говорить он не умеет?
— Нет. Не может. Ему все зубы выбили, вывернули скулы. Он ничего не может. Под капельницей лежит. На уколах. Мало надежд на жизнь, — вздохнула Ольга и добавила — А может, и лучше будет, если он умрет, хоть дальше не мучиться.
— Вот те нате! То жаль, то пусть умрет. Что это с тобой? — сжалась в сомненьях душа Оглобли.
— Я думаю, что было бы лучше, если б эти люди, которых он хотел ограбить, убили б его сразу, не терзая. Ну, в ярости. Тут же — тройное наказание вынести придется, если выживет, — философствовала девчонка — Выдержи истязание, вынеси все муки выздоровления и отправься в тюрьму… Неужели после этого можно вором остаться?
— А кем же ему быть, коли он фартовый? Для них мордобой— вещь привычная, — успокоила Оглобля и добавила без особой уверенности — Через неделю, как на собаке, все заживет.
— Интересно, а было ль когда-нибудь в жизни такое, чтоб вору радовались? Наверно, никогда…
— Отчего же, случалось, И я о таком слыхала, — забылась Оглобля.
— Расскажите, — попросила Ольга.
— Да случай этот на весь Сахалин прошумел. Средь людей моего возраста, конечно, — осторожничала Оглобля, — Было такое недавно. Жениться вздумал один. К свадьбе приготовилась иго семья. Все чин чинарем. Водяры весь магазин скупили. Жратвы наготовили на весь город. Пархатый жених-то. Ну и надумалось ему свадьбу во дворе устроить, чтоб весь город удивить. Столы поставили, скамейки. Жених свет решил проверить, чтоб во дворе ночью было светло, как белым днем. И вдруг парня того током — как шибануло! Что-то не так сделал. Слетел он со столба и не дышит. Черный весь. На глазах всего двора. Ну, поплакали люди, родители повыли, невеста покричала на всю глотку. И на другой день захоронили в свадебном костюме. А воры, что на погосте, приметили на руках покойника золотые часы и печатку. Едва дождавшись ночи, пришли и раскопали могилу. Слышат, а покойник-то шевелится. Коленками в крышку гроба бьется. И слова всякие, какие мертвому ботать не дозволяется.
У Ольги от удивления рот раскрылся.
— Ну, фартовые поначалу струхнули: мол, неужели какие падлы успели жмура обшмонать раньше их, и на его месте своего кента подкинули? Но потом решились. Вернулись к могиле. И сорвали крышку гроба фомкой. Из него тот самый жених и встал и трехает: «За кой хрен в ящик спрятали, даже выпить не дав?» — расхохоталась Оглобля и продолжила — Когда увидел, что он на кладбище, что это не розыгрыш — с гроба пулей вылетел. Фартовые ему все обсказали.
— И часы с него не сняли? — удивилась Ольга.
— Не по закону это. Они лишь жмуров трясут. А жених — живой. С него снимать как? Замокрить? Так кладбищенские — не душегубы. Их за такое свои бы взгрели. Отступились честно.! И жених сам отдал им часы и печатку. А еще попросил сходит ь к родителям и объяснить им все. Мол, за это магарыч будет. Те и нарисовались.
У Ольги от любопытства глаза округлились. А Оглобля продолжала:
— Стучатся фартовые в дом. Там все зеркала черным завешены. Они — к отцу парня. Осторожненько подъехали. Мол, вот такие мы. И вот так стряслось. Жив твой сын. Цел и невредим. По дворе сидит. Нас прислал, чтобы тебя не испугать. Отец тот хотел враз жене вылепить, да воры предупредили. Чтоб осторожнее. Не ошарашил враз. Баба не сразу поняла. Когда дошло до нее — во двор кинулась. Увидела сына и шагу не дойдя — кончилась от радости. Ну, а сын, жених тот, воров и вправду не обманул. Башлей дал. Спасибо говорил. На свадьбу звал — первыми гостями. Но не пришли. Кем бы он их назвал перед всеми? Выпили они за его здоровье на погосте. И долго средь фартовых этот случай в памяти жить останется. Не случись тогда воров на погосте — кончился б жених в гробу, — смеялась Оглобля.
— Да, тому жениху повезло дважды. Жив остался и похороненного из могилы вытащили. Плохо, что мать умерла. Ворам, как только вытащили парня иль сам вылез из гроба, могилу надо было землей забросать. Не знаю, слышала, что выкопанная могила притяжение имеет, — вздохнула Ольга.
— Ты это к чему? — не поняла Тоська.
— Сколько работаю в больнице — всякого понаслышалась. Вы не обращайте внимания, — грустно сказала девушка.
— А вора этого как зовут? — не выдержала Тоська.
— Не знаю. Он без документов. Да и кто на воровство паспорт с собой возьмет. А говорить не может.
— И на нем никаких наколок нет?
— Есть. Да только стыдно сказать какие и где, — покраснела Оля.
— Валяй, чего там.
— На срамном месте у него муха выколота. И на ягодицах: на одной купюра сотенная, на второй — рука. Мы его когда на живот повернули, чтоб укол сделать в мышцу, эта рука — будто вцепилась в деньгу.
Оглобля губу прикусила вовремя.
Подрабатывая на сексуальных извращениях, она лица фартовых помнила не гак хорошо, как их скрытые от посторонних глаз татуировки. Муха была выколота лишь у одного вора, которого «малины» города считали классным домушником, у. него волос на голове было меньше, чем квартирных краж, которые сходили ему с рук. А все потому, что он никогда не попадался.
Тоська знала его лет пять, не больше. Молодой, красивый, он никогда не приходил к ней сам, обязательно с кем-то. И, нажравшись водки, требовал ласки.
Ни того, откуда он взялся, ни имени его человечьего Оглобля не знала. Да и не нужно было ей это.
Получив свой червонец, Оглобля выставляла его, как и прочих.
Помнился этот вор по первой встрече: увидела Тоська в полумраке муху и потребовала:
— Уж коль заместо мухобойки пользуешь, так хоть смой эту мерзость.
Фартовый понял. И сказал:
— Она не в натуре. Картинка.
Тоська глазам не поверила. Муха даже лапами шевелила. И баба отказалась обслуживать вора.
Тот высмеял Оглоблю. Показал, что у него всюду наколки имеются… И Тоська, закрыв глаза, ублажила клиента.
Помнила она его кличку. Фикса. Так его все звали. Странным для Тоськи было то, что его, домушника, фартовые называли своим кентом. Не гнушались угостить сами и принимали от него угощение. Никогда не унижали вора и не куражились перед ним.
Оглобля знала, что законники были очень разборчивы в знакомствах. Никогда не садились за один стол с теми, кто не был вором в законе. А в этот ранг вводилась лишь крупная рыба. Домушники всегда считались мелкотой. Их презирали все. Но не Фиксу.
Его даже Дядя принимал у себя на хазе, называл кентом, хотя Фикса был много моложе пахана. Уж так, видно, устроены фартовые: льнут к удачливым, к любимчикам фортуны. Л Фикса слыл баловнем судьбы.
Тоська тоже не зналась с мелкотой. Ее страстью и радостью били только фартовые. Помимо них она не признавала никого. Ну разве только Дрозда? Так его вывели из закона фартовые. К Тоське это отношения не имело. Червонец шныря ничем не отличался от денег фартовых. А сам Дрозд был много порядочнее иных законников.
