И она стала лихорадочно, возбужденно рассуждать:
– Сначала надо, чтобы я стала знающей. Ты же видишь: я
ничего не знаю, я слишком невинна. Я слишком девственница. А это ведь страшно,
если сегодня вечером я чувствую себя девственницей. Девственницей везде, я
просто утыкана этой девственностью, как репьями. Мне стыдно!
– Ах ты, мой чистый ангел!..
– О нет, не чистый. Девственность – это не всегда чистота.
Но это всегда глупость.
Восхищенный, он обнял ее, а она продолжала:
– Это море предрассудков.
– Как это прекрасно: слушать жалобы на девственность из тех
самых уст, которые только что проделали со мной такую работу!
Она засмеялась, но не успокоилась:
– Ах, раз, действительно, разум, дух должны снизойти к
женщине, я не пропустила бы ни одного мгновения, если бы они снизошли ко мне от
тебя.
Все эти рассуждения произвели на Жана эффект, немедленно
обнаруженный Эммануэль. Она уже привстала, чтобы привести в исполнение свои
обещания, уже ее язык коснулся… Но Жан резко отстранил ее.
– Кто тебе сказал, что только через эти губы может снизойти
дух? Вспомни дух дышит, где захочет!
Он рухнул на нее, и в ту же минуту ей так сильно захотелось
быть взятой, как ему захотелось ее взять. Двумя пальцами левой руки она сама
раздвинула свое лоно, а правая потянулась к древку, помогая ему погрузиться так
же глубоко в другое отверстие, как только что оно погружалось в ее горло. Но ей
хотелось чувствовать его и сейчас губами. Он целовал ее в рот, проводил по ее
губам языком, но воображение помогало ей чувствовать на губах сладкую пряность
семени, и то наслаждение, которое полнило ее внизу, бурлило и в ее горле. И она
умоляла: «Еще! Еще! Пронзи меня! Сильней, крепче!»
Она чувствовала, как в ее глубинах фаллос припал к устам
матки и спаялся с ними – так пчела приникает к цветку в поисках нектара. Ей так
хотелось, чтобы Жан пролился, и она так старалась, чтобы и живот ее и зад
убедили его не медлить: каждый мускул ее тела, тела гибкого, хищного зверя,
старался помочь мужчине поскорее испытать последний трепет. Но Жан хотел быть
победителем в этой борьбе, хотел, чтобы первой изнемогла она. И он наносил ей
удары быстрые, могучие, стараясь, чтобы его кинжал прошел в ней как можно
больший путь, погружая его в раскрытую рану по рукоять и почти весь вытаскивая
потом наружу. Яростно, со стиснутыми зубами, трудился он над нею, жадно
вслушиваясь в ее хриплые крики, впивая ее горячий запах. А она билась под ним,
подскакивала словно под ударами хлыста, царапала спину и кричала, кричала,
кричала…
И, наконец, и крик, и дыхание оборвались, и она вытянулась,
успокоенная, едва ощущая свое тело, но в душе сожалея, что такое же возбуждение
не овладело и ее рассудком, что ее мозг не смог так же трепетать и биться, как
трепетала и билась только что ее влажная плоть.
Ей не хотелось, чтобы он двигался, и Жан, словно поняв это,
застыл на ней неподвижно. Она прошептала:
– Я бы хотела заснуть вот так – с тобою во мне.
Он прижался щекой к ее щеке. Черные завитки щекотали ему
губы. Он потерял счет времени – сколько же оставались они в таком положении?
Потом он услышал шепот:
– Я умерла?
– Нет, ты живешь во мне, а я в тебе.
Он крепко сжал ее, и она задрожала.
– Любовь моя, мы и в самом деле одно существо. Я – только
частица тебя.
Он с нежностью поцеловал ее, и это было толчком к
пробуждению.
– Возьми меня опять! Еще глубже! Раскрой меня, разорви!
Доберись до самого сердца!
Она просила и смеялась своим же просьбам:
– Лиши меня невинности! Я тебя люблю! Я готова! Я тебе
отдамся! Сломай меня!
Он принял условия игры:
– Отодвинься чуть-чуть. Так, теперь опустись немного. Не
бойся, делай все, как я скажу.
– Да, – прошептала она, млея от предвкушения. – Да, –
повторяла она. Делай все, что захочешь! Не спрашивай меня – делай!
Ей хотелось найти в себе способность погрузиться еще глубже
в сознание того, что ее берут, совершенно отдаться на волю своего обладателя,
быть его безвольной игрушкой, чтобы ее ни о чем не просили, а только
приказывали быть слабой, покорной, послушно раскрывающейся навстречу любым
желаниям. Существует ли, спрашивала она себя, большее счастье, чем счастье
уступчивости, подчинения? И одной этой мысли было достаточно, чтобы приступ
оргазма потряс ее.
И потом, когда она была точно подстрелянный зверек,
окровавленный трофей в охотничьей сумке, она спросила охотника:
– Ты думаешь, я именно та женщина, какую ты хочешь?
Вместо ответа он поцеловал ее.
– Но я хочу быть еще желанней!
– А ты с каждым днем становишься все желанней и желанней.
– Это правда?
Он так улыбнулся ей, что она поверила и успокоилась.
Мелодичный ноктюрн плыл по ее жилам, смыкая ей глаза. Но она никак не могла
победить те чувств, которые будоражили ее мозг.
– Это, наверное, Мари-Анж сбила меня с толку, – вдруг
услышала она свой голос и удивилась: она уж никак не собиралась доверить это
Жану.
Он встрепенулся:
– Мари-Анж? А она при чем тут?
– Она удивительно смела в обращении.
Больше Эммануэль ничего не хотелось говорить. Некое растение
продолжало расти в ней, пускать корни, разбрасывать бесконечные ветви с силой
более мощной, чем сила разума… Но муж захотел все же выяснить роль Мари-Анж.
– Ты думаешь, это она поможет тебе постичь тайны жизни?
– А почему бы и нет?
Жан усмехнулся, эта мысль его позабавила.
– А ты заметила у нее талант в этом смысле?
Эммануэль, немного поколебавшись, ответила:
– Нет. – Но улыбнулась тем видениям, которые до сих пор так
и не покидали берегов, где бродили ее мечты:
– Но я очень надеюсь его обнаружить.
Жан был настроен снисходительно. Он начал укачивать,
дурачась, Эммануэль и петь ей колыбельную:
Я вижу, что моя маленькая девочка.
Хочет заняться любовью с Мари-Анж. Не так ли?
И потому моя маленькая девочка Мучается и мучается… Не так
ли?
