Она взмолилась:
– Жан, что ты делаешь, ты с ума сошел! Мы и так опаздываем,
нам надо немедленно выходить.
Он перестал ее раздевать, подхватил на руки и понес к
обеденному столу посреди комнаты.
– Нет, нет! Платье изомнется… Ты мне делаешь больно! А если
Кристофер спустится?.. Слуги могут войти…
Но как только ее зад коснулся стола, она сама потянула
платье кверху. Согнутые в коленях ноги взметнулись в воздух. Удар Жана был
короток и могуч, и оба они рассмеялись этому экспромту. Теперешняя поспешность
Жана была по-новому неожиданно приятна Эммануэль. Она сжала руками свои груди,
словно пытаясь выжать из них нектар: собственная ласка способствовала ее
неистовству не меньше, чем старания мужа. Она закричала, в дверях столовой
возник слуга. Он застыл, сложив руки на груди, и молча наблюдал за играми своих
хозяев. А крики Эммануэль разносились по всему дому.
Когда Жан закончил свое дело, он приказал слуге привести
стол в порядок и позвать Эа, камеристку Эммануэль, чтобы та помогла своей
госпоже восстановить туалет. Они приехали в посольство, опоздав совсем немного.
Общество, однако, было уже в сборе. Посол подошел к ним.
– Очаровательно, – произнес он, целуя руку Эммануэль. –
Поздравляю вас, старина, – он повернулся к Жану, – Надеюсь, ваша работа
оставляет вам время и для такой очаровательной супруги?
Седая дама остановилась рядом, с явным осуждением глядя на
вырез платья Эммануэль. И тут же вынырнула откуда-то Ариана де Сайн; она
оказалась как раз кстати, чтобы усугубить положение.
– Боже мой! – протянула она руки к Эммануэль. – Вот наш
первый вызов ханжеству. О, надо постараться показать его всем нашим. – И она
повернулась к элегантному мужчине, занятому беседой с епископом в лиловой
сутане:
– Жильбер, взгляни-ка! Как ты это находишь?
И Эммануэль была вынуждена предстать пред очами советника и
прелата. Первый, как ей показалось, оценил ее выше, чем второй. Мужа Арианы она
представляла совсем не таким: вместо напыщенного великовозрастного ребенка с
моноклем она увидела добродушного, ничуть не жеманного человека, и по первым же
словам графа поняла, что он свой парень.
И вот уже она окружена солидными господами; слушает
комплименты, ловит восхищенные взгляды. Но ее занимает другое: она
осматривается, надеясь увидеть среди незнакомых лиц одно знакомое – лицо Би.
Ведь сюда приглашен весь дипломатический корпус, а может ли брат прийти без
сестры? Эммануэль не знает, как ей себя вести при встрече с юной американкой. И
вдруг ей становится ясно, что она не хочет, боится этой встречи. Надо поскорее
спрятаться под крылышко супруга. Но того, увы, уже поглотила толпа. Зато рядом
вновь оказалась Ариана и потащила Эммануэль сквозь хор комплиментов, сквозь
строй мужчин всех возрастов и фасонов. И это вернуло Эммануэль обычную
уверенность. Лицо ее оставалось безучастным, но не меньше, чем коктейли,
которыми потчевала ее на каждом шагу графиня, пьянили ее эти похвалы. А графиня
смотрела на Эммануэль безотрывно, пользуясь любым случаем, чтобы прикоснуться к
ее обнаженным плечам или украдкой задеть грудь. Внезапно Ариана резко притянула
ее к себе.
– Ты великолепна, – прошептала она и осторожно ущипнула
двумя пальцами сосок Эммануэль. – Пойдем со мной. Туда, где никого нет, я знаю
одно местечко.
– Нет, нет, – замотала головой Эммануэль. И прежде чем
Ариана смогла что-то сказать, она уже бежала от нее, скользя по залу,
пробираясь между многочисленными гостями посла. Пожилой джентльмен остановил
ее, предложив показать удивительные китайские фонари на террасе, но тут
откуда-то возникла Мари-Анж.
– Прошу прощения, командор, – произнесла она со своим
обычным апломбом. Мне надо поговорить с моей приятельницей, – И, подхватив
Эммануэль под руку, потащила ее подальше от мимолетного собеседника.
– Что ты делаешь с этой развалюхой, – заторопилась Мари-Анж.
– Я тебя везде ищу. Марио ждет тебя уже целых полчаса.
Эммануэль совсем забыла об этом свидании и, по правде
говоря, не очень-то рвалась к нему. Она сделала слабую попытку сохранить
свободу.
– Это так уж необходимо?
– Ох, послушай, Эммануэль, – досадливо поморщилась Мари-Анж.
– Не ломайся, прошу тебя.
Эммануэль послушалась. И прежде чем она успела узнать хоть
какие-то подробности о герое, он уже появился на сцене.
– Какая милая улыбка, – произнес он с поклоном. – Вот если
бы художники моей родины писали такие улыбки! Вам не кажется, что эти
флорентийские полунамеки, эти сдержанные усмешки в конце концов всего лишь
гримасы неискренности? Это не искусство. Искусство, считаю я, – это изображать
открытую, сияющую, побеждающую улыбку.
Такое вступление несколько удивило Эммануэль. Мари-Анж не
представила собеседников, и Эммануэль спросила:
– Мари-Анж все хочет заставить меня быть моделью. Вы, верно,
тот художник, которого она нашла для меня?
Марио улыбнулся, и улыбка его, надо отдать должное, была на
редкость приятной.
– Ох, – вздохнул он. – Будь у меня хоть сотая доля таланта
других, мадам, я бы рискнул пойти на это. Гений модели дополнил бы все
остальное. К сожалению, я богат только чужим искусством.
Мари-Анж вмешалась в разговор:
– Марио – коллекционер, ты еще увидишь какой! У него есть
вещи, которые он привез из Мексики, Африки, Турции. Скульптуры, картины…
– Которые могут быть только напоминанием об искусстве
истинном. Истинное искусство своим движением и отвагой побеждает мертвые
образы. Мари-Анж, миа кара, – добавил он по-итальянски, – не обольщайся кусками
коры, опавшей с древа жизни. Я храню их лишь как воспоминание, как сувениры от
тех, кто страдал и погибал, оторванный от своего ствола, от своей листвы, кто
был опустошен их дыханием, их разумом, их кровью. Иногда это художник, но чаще
то, что он изображает. Так что шедевром надо считать не портрет, а возлюбленную
портретиста.
– Но если она умерла. Умершую?
– Нет, когда она умирает, что-то умирает и в этом портрете.
– Но картина-то остается жить вечно?
– Глупости! Любопытный хлам, самое большее – игра ума или
ловко сделанная машина. Искусство существует только в том, что уходит: в
гибнущей женщине, к примеру. Живопись – это разрушение ее тела. Искусство не
может быть прекрасным в том, что остановилось, в том, что сохраняет
неподвижность. Искусство внезапно. Всякая задуманная вещь рождается мертвой.
– Меня учили другому, – сказала Эммануэль. – «Жизнь коротка,
искусство вечно».
– Да кто же заботится о вечности, скажите, пожалуйста, –
резко прервал ее Марио. – Вечность не артистична, она уродлива. Ее лицо – это
лик мертвых памятников. – Он вытащил платок, провел им по лбу и продолжал, чуть
понизив голос:
