– Нет, не знаете, – ответил Марио. – Я сам познакомился с
ним только вчера в посольстве. Он англичанин. Очаровательное существо. И
удивительная кожа! Только здешнее солнце может придавать коже такой цвет.
Цвет… как бы вам сказать… Он вам понравится!
Обида и ревность терзали Эммануэль. Марио говорил с ней об
этом человеке, как говорят, склонившись над витриной, о каком-нибудь лакомстве,
казалось, он вот-вот причмокнет губами. Как она могла усомниться в его вкусах!
Ариана была права, он неисправим. Но в то же время что-то неуловимое
подсказывало Эммануэль, что прелести ожидаемого гостя предназначаются не только
для того, кто их описывает, но и для нее самой.
Она устроилась поудобнее на диване. Так. Если Марио хочет ее
– она не будет возражать. Она ждет этого – для чего же она пришла сюда; она
решилась на этот шаг не только ради Мари-Анж, но и ради себя.
Она предвкушала, как будет расстегнуто платье, как она
покажет свои ноги, почувствует, как к ее груди прижмется дотоле незнакомая
грудь, ощутит первые прикосновения. Она будет задыхаться под тяжестью упавшего
на нее тела, ею овладеют грубо, как это делают насильники. А может быть,
наоборот: ласково, медлительно, пядь за пядью погружаясь в нее и вдруг
останавливаясь, даже отодвигаясь, оставляя ее в ожидании, раскрытой навстречу,
покорной, просящей, растерянной – о, сладчайшая отрешенность! А потом он снова
возвращается, могучий, жаркий, так невероятно ласкающий все складки ее лона,
выпивающий ее до последней капли и оставляющий ее орошенной, засеянной,
нашедшей себя…
Эммануэль кусает губы, она уже готова, пусть он начинает,
ведь он должен любить это медленное овладевание плотью, она жаждет его. Не надо
слишком сложных игр, ей известны итальянские вкусы, и она им не очень-то
доверяет.
Она уже приготовила в уме такое обращение к Марио: «Вы
вправе воспользоваться представившимся вам случаем, но удовлетворитесь мною
такой, какая я есть. Займитесь со мною любовью, потом отвезите меня домой, в
объятия мужа. А уж после этого забавляйтесь, сколько душе угодно со своим
англичанином». Но тут же она очень ярко представила, как она будет смущена,
когда Марио посмотрит на нее презрительным взглядом и, скрестив руки на груди,
произнесет: «Дорогая моя, вы ошибаетесь. Вы мне очень нравитесь, очень.
Однако…».
И, действительно, она услышала голос Марио. Он говорил:
– Я очень хочу, чтобы вы показали ваши ноги. Как можно больше,
так высоко, насколько это возможно. Квентин сядет вот сюда, на этот пуф. Смогли
бы вы расположиться так, чтобы ваши колени были развернуты к нему и он смог бы
заглянуть вам под платье?
У Эммануэль помутилось в глазах, а Марио между тем положил
руку на ее плечо, кончики его длинных пальцев коснулись начала ее грудей. Одной
рукой осторожно развернув Эммануэль, другой он взял за подол платья и поднял
его наискось, обнажив левую ногу женщины до половины ляжки, а правую почти до
конца.
– Нет, не надо их держать сомкнутыми. Прекрасно, вот так. И,
ради Бога, не двигайтесь. А вот и он!
Руку Марио смыло с бедра Эммануэль стремительной волной. Он
принимал нового гостя, бросая в то же время внимательные взгляды на Эммануэль и
улыбаясь ей, как улыбается экзаменатор робеющему ученику. Но самым робким
оказался англичанин. Он не взглянул на ноги Эммануэль, она отметила это и с
досадой и с каким-то удовлетворением от того, что маневры Марио оказались
безуспешными. Квентин предстал перед ней теперь скорее союзником, чем
неприятелем. Ей захотелось быть с ним полюбезней, показать ему, что он ей
понравился. Он и в самом деле был, надо признаться, неплох. Если бы только не
его извращенные вкусы!
Увы, новый гость не знал ни слова по-французски. «Такое у
меня счастье, усмехнулась про себя Эммануэль. – Я просто обречена быть
предназначенной лишь тем путешественникам, которые не знают языков».
Двусмысленность положения, воспоминания о путешественниках вызвали в ней
довольно вольные фантазии: она попыталась представить себе, как язык Квентина
находит ее язык, потом спускается к животу… Она пустила его еще дальше, вот он
входит в нее… Эммануэль попыталась произнести несколько английских фраз из тех
слов, что она выучила за три недели в Бангкоке, и хотя далеко это беседу не продвинуло,
англичанин был явно восхищен.
Роль переводчика, очевидно, не улыбалась Марио. Он занялся
столом, давая приказания слуге на сиамском языке. Наконец, он опустился на
ковер перед диваном Эммануэль. Повернувшись к ней вполоборота, он принялся оживленно
беседовать по-английски со своим гостем. Время от времени красноречивый взгляд
Квентина приглашал Эммануэль принять участие в разговоре. В конце концов она
решила, что церемония слишком затягивается.
– Я ничего не понимаю, – попыталась она вернуть внимание к
себе. Марио встал с ковра и улыбнулся:
– Ничего страшного.
И, прежде чем она смогла прореагировать на его жест, он
оказался рядом с ней, обнял ее за талию, опрокинул назад и крикнул своему гостю
с таким воодушевлением и энтузиазмом, что Эммануэль была поражена:
– Non e bella, саго?
Он не отпускал ее, и она, оставаясь в той же позе, должна
была открыть взору молодого англичанина свои поднятые вверх ноги. Затем Марио,
пощекотав пальцами ее шею, расстегнул платье. Показались голые плечи, грудь.
Марио вытянул губы, наслаждаясь этим зрелищем.
– Она прекрасна, не правда ли? – на этот раз Эммануэль
поняла, вопрос.
Англичанин кивнул. Марио обнажил грудь женщины еще больше.
– Нравятся тебе ее ноги? – спросил он. Вопрос снова был
задан по-французски, и гость только кивнул в ответ. Марио продолжал:
– Они очень красивы. И, самое главное, от пальцев до бедер
они созданы только для наслаждения.
Ладонью он провел по коленям Эммануэль.
– Это же ясно, что их главная функция вовсе не ходьба.
Он наклонился совсем близко к Эммануэль.
– Мне хотелось бы, чтобы вы подарили ваши ноги Квентину.
Идет?
Не совсем понимая, чего он от нее хочет, она решила не
отказывать ни в чем. Она оставалась глухой к манипуляциям Марио. Его рука снова
подтянула край платья, на этот раз гораздо выше. Платье было узким, и Марио
свободной рукой приподнял стан Эммануэль, чтобы обнаружились не только ноги, но
и низ живота. В этот вечер, впервые за всю свою жизнь в Бангкоке, она, несмотря
на жару, надела чулки. Взгляду открылся ромб, образованный поясом для чулок и
прозрачными черными трусиками, под которыми благоразумно улеглись шелковистые
кудряшки.
– Давай, – сказал Марио, – Иди сюда!
Она видела, как приблизился к ней англичанин. Потом ощутила
мужскую руку на своих лодыжках, одну, потом другую. Затем снова одна. А вторая
пошла выше, по икрам, задержалась на коленях, потом снова двинулась вверх и,
как бы обрисовав контур бедер, замерла, не решаясь проникнуть в последнее
убежище стыдливости, вход в которое открылся потрясенному взору.
