Тогда другая рука пришла к ней на помощь, и вот они замыкают
в кольцо бедра Эммануэль, гладят их с внешней стороны, потом с внутренней,
касаются полушарий ягодиц. И, осмелев, становясь все настойчивее, раздвигают
ноги Эммануэль, и она кусает губы, чтобы сдержать стон. Марио любуется сценой,
но Эммануэль не видит его, пока не открывает глаза. Встретившись со взглядом
Марио, она старается прочесть в нем одобрение и указание. Но он улыбается
загадочной улыбкой, значения которой ей не удается распознать. И тогда, словно
принимая вызов, она стягивает с себя эластичные трусики. Руки англичанина сразу
же кидаются к ней на помощь, они протаскивают трусики по всей длине ее ног и
бросают на пол.
И сейчас же слышится твердый и решительный голос Марио. Он
говорит по-английски, а затем повторяет все для Эммануэль по-французски.
– Вы не должны отдавать все одному человеку. Квентин получил
ваши ноги, на сегодня этого для него достаточно. Сохраните для других, для
другого случая остальное ваше тело. Каждая часть вашего тела – для другого
мужчины. Насладитесь сначала тем, что будете отдавать себя по частям.
Эммануэль готова крикнуть: «А вы? Какая моя часть
предназначена вам? Что во мне соблазняет вас больше всего?».
«Неужели, – спрашивает она себя, – ему хватило тех жалких
прикосновений к груди?». Какое-то мгновение она даже ненавидит его. Но вот он
выпрямляется, веселый, оживленный, хлопает в ладоши и радостно кричит:
– Мы же собирались ужинать! Кара! Пошли! Я хочу, чтобы вы
отведали кушаний, от которых можно сойти с ума!
Он подхватывает ее на руки, в свете бумажных ламп ее ноги
кажутся еще более стройными и вызывающими. И когда он ставит ее на пол, юбка
окончательно сваливается с нее. Нагнувшись, Эммануэль замечает на полу
маленький лоскуток черной прозрачной материи, ее трусики, и в замешательстве
останавливается. Марио подхватывает их необычайно элегантным движением и
подносит к губам.
– Погибнуть для реальности ничто, – читает он нараспев. – Но
стоит гибнуть для воспоминаний. И грезами в разлуке рвется сердце.
Затем он прячет сувенир под жилет и, галантно предложив
Эммануэль руку, ведет ее к низкому столику, вокруг которого поставлены три
стула с высокими спинками, что-то очень средневековое и очень изящное.
Эммануэль не решается взглянуть на Квентина. Но мало-помалу
ее начинает забавлять необычайность эксперимента, и досада на Марио
улетучивается. Он, наверное, был прав, помешав ей отдаться этому милому
мальчику, который в сущности, ей безразличен. Неужели ей все равно с кем спать?
Неужели она будет отдаваться каждому, кто положит руку на ее колени? Достаточно
того, что она позволила себе в самолете, она вечно отказывавшая мальчуганам,
которые предлагали ей не только руку…
Но с Марио, очевидно, все будет не так. Она уже убедила себя
в том, что ничего особенного нет, если замужняя женщина делит себя между мужем
и любовником. И теперь, когда Мари-Анж вбила ей в голову, ей хотелось бы
завести любовника. Но одного! И пусть им будет Марио!
Однако ей не хочется, чтобы партия итальянца развивалась так
благополучно. И для того, чтобы показать, что из нее нелегко сделать послушную
последовательницу его философии, она сказала:
– Мне не совсем понятно, как ваша «любовь по частям»
уживается с той эстетикой, какую вы вчера проповедовали? Если важно расточать
себя, разрушать, не щадить, почему же сегодня вы призывали меня быть
осторожной, отдавать себя по чайной ложечке?
– Ого! Вы решили начать действовать? И где же вы
предполагаете окончить?
– Окончить?
– Мы говорили об овальном портрете. Когда женщина,
позировавшая для него, отдала свою последнюю краску и испустила последнее
дыхание, какое же искусство могло остаться еще? Finita la commedia! Когда
последний крик наслаждения сорвется с ваших губ, произведение исчезнет.
Исчезнет, как сон, и никогда не возродится. Самый важный долг в этом бренном
мире, единственный долг заставить все длиться. Разрушаясь при этом? Пусть! Но
никогда не оканчиваясь.
– Стало быть, вы предрекаете мне близкий конец? Но как вы не
сговорились со своей ученицей! Мари-Анж призывает меня растрачиваться, вы –
экономить себя. И все это во имя одного и того же – краткости жизни.
– Дорогая моя, я вижу, что вы поняли меня совершенно
превратно. Это оттого, что я неясно излагаю мысли. Мари-Анж делает это гораздо
лучше, она умеет сформулировать то, что мы оба думаем, – и я, и она. У
молоденьких девушек есть дар объяснения. С годами он, видно, теряется.
– Но ваши уроки абсолютно противоречивы. Вот, к примеру,
ваше учение о воздержанности…
– Да это самый нелепый упрек, какого я заслуживаю, –
засмеялся Марио.
– Но вы, возмущаясь воздержанием, в то же время
приговариваете нас к нему.
– Не понимаю… Вот этот пирог поможет вам понять, что от
него, во всяком случае, воздерживаться не стоит.
Ну как тут было не рассмеяться! У Марио была очаровательная
манера уходить от трудный вопросов.
Некоторое время они говорили только на гастрономические
темы. Квентин принимал самое скромное участие в разговоре, хотя Марио, как
вольтижер, перескакивал с одного языка на другой. Эммануэль пела совершенно
искренние гимны столу и буфету. Она признавалась, что до сих пор не придавала
серьезного значения этой стороне жизни, но сегодня познала еще одну радость
земного существования.
– Если вы не считали гастрономию самой большой радостью
жизни, то что же тогда занимало ее место? – осведомился Марио.
Эммануэль поняла, что беседа направляется к другим высотам.
Она призадумалась. Как ей ответить, чтобы остаться в тоне этого дома и в то же
время не кинуться слишком откровенно навстречу намерениям хозяина? «В конце
концов, я пришла сюда распутничать, а не заниматься философией», – сказала она
себе и произнесла вслух тоном как нельзя более естественным:
– Главное – много наслаждаться!
Марио высказал скорее не одобрение, а нетерпение.
– Конечно, конечно, – сказал он, – Но разве все равно, как
наслаждаться?
Эммануэль не думала над смыслом ответа, ей просто хотелось
спровоцировать Марио.
– Наслаждаться – и все тут!
– Бедный бог, – вздохнул Марио.
– Вы переходите к разговору о религии? – удивилась
Эммануэль.
– Я взываю к богу эстетики, – отозвался Марио. – Вы должны
лучше узнать законы этого бога. Я говорю об Эросе.
– Вы полагаете, я не умею ему служить? – парировала
Эммануэль. – Это бог любви.
