В глазах своего исповедника Эммануэль прочитала немой
вопрос.
– Да, – решительно ответила она. – Я думала об этом все
время, пока мы занимались любовью.
– И вам это понравилось?
На лице Эммануэль можно было прочитать ясный ответ. Она
снова переживала в памяти то новое, что испытала, когда в глубинах ее тела семя
Жана смешивалось с тем, чем засеял ее недра сам-ло – И вам хочется испытать это
снова, спокойно констатировал Марио.
– Но я ведь сказала уже, что подчинилась вашему Закону.
И это было правдой. Ей трудно было поверить в то, что в ее
мыслях могли возникнуть какие-то сомнения. И чтобы убедить Марио, она
торжественно повторила то, что он сформулировал накануне: ВСЯКОЕ ВРЕМЯ,
ПРОВЕДЕННОЕ НЕ ЗА ЗАНЯТИЯМИ ЛЮБОВЬЮ, – ПОТЕРЯННОЕ ВРЕМЯ!
И тут же спросила:
– А что же делать Анне-Марии, чтобы не терять времени?
– Готовиться к перерождению. Бежать из мира, где занимаются
самобичеванием, в мир, где наслаждаются счастьем.
Эммануэль продолжала спрашивать, она рассуждала:
– Но, значит, в ее жизни есть-таки другие ценности, кроме
эротизма? У нее есть свои идолы и свои законы.
Марио усмехнулся.
– Что я хочу увидеть, – произнес он, – так это то, как мечта
о возвышенном приведет Дочь Человеческую к вечным мукам, а любовь к реальному
поможет Духу одержать победу здесь, на Земле.
Эммануэль всплеснула руками:
– Ну что я за хозяйка! Может быть, вы хотите что-нибудь
выпить? Или сигарету?
Она сделала было шаг к бару, но Марио остановил ее:
– Я надеюсь, по крайней мере, – произнес он с плутовским
видом, – под этими шортами у вас ничего не надето?
– Что за вопрос? – откликнулась Эммануэль. Шорты были так
коротки, что едва виднелись из-под пуловера. Внимательный наблюдатель мог бы
увидеть и выбивавшуюся из-под них темную поросль сада Венеры. Однако Марио
остался не очень доволен увиденным.
– Не люблю эту одежду. Юбку можно приподнять – это калитка,
раскрывающаяся для входа. А шорты – стена, которую надо пробивать. Когда вы
всовываете свои ноги в такой футляр, они сразу же теряют для меня интерес.
Эммануэль окончательно развеселилась.
– Да я их вовсе сейчас сброшу. Но вы так и не сказали, что
вам налить?
У него, однако, были другие намерения.
– Почему мы сидим здесь? Я люблю деревья в вашем саду.
– Но ведь собирается дождь!
– Но он еще не начался.
И он повел Эммануэль к месту, которое уже успел полюбить: к
широкому гранитному парапету, окаймлявшему террасу. В парке было тихо. Замершие
неподвижные купы темных деревьев изредка озарялись посверкивавшими молниями.
– О, Марио! Вы только посмотрите, какой прелестный мальчуган
прогуливается по улице!
– Да, ничего не скажешь, хорош…
– Почему бы вам не позвать его сюда?
– «Всему свое время под небесами», – говорил Соломон. –
Время бегать за мальчиками и время позволять им убегать от нас.
– Я совершенно уверена, что как раз последнего, Марио, он и
не говорил. Но мне хотелось бы…
Он скрестил руки на груди с видом терпеливого ожидания. Она
понимала, чего он ждет, пожала плечами, опустила взгляд на свои обнаженные
ноги. Шорты оставили на них розовую каемку. Выставить напоказ то, что было выше
этой линии?..
– Ну, что же?
– О, Марио, пожалуйста, только не здесь. Нас же могут
увидеть соседи.
Она кивнула на занавешенные окна, за которыми, ей
показалось, мелькнули какие-то тени.
– Вы же знаете этих сиамцев. Они всегда любят подсматривать.
– Ну и прекрасно, – весело воскликнул Марио. – Разве вы не
говорили мне, что любите людей, восхищающихся вашим телом?
Смущение Эммануэль словно бы вдохновляло Марио. Он
продолжал:
– Еще раз напоминаю вам: эротика не может быть скромной.
Эротическая героиня подобна избраннице богов – она вызывает гнев, раздражение,
скандал. Шедевр всегда возмущает на первых порах. Разве нагота, решившись быть
наготой, должна прятаться? Самый дерзкий ваш разврат произведет самое ничтожное
впечатление, если вы опустите занавеси вашего алькова. Он не сможет освободить
вашего соседа от невежества, стыда, страха. Значение имеет не то, что вы
обнажены, а то, что вас видят обнаженной; не то, что вы кричите от наслаждения,
а то, что ваши крики услышаны; не то, что вы десятками считаете своих
любовников, а то, что ваш ближний может их сосчитать; не то, что ваши глаза
открыли истину любви к любви, а то, что вы помогаете кому-то – кто рыщет среди
своих химер, в своем мраке, – открыть, глядя на вас, что нет другого света и
другой красоты, чем ваш свет и ваша красота.
Голос его звучал с необычной убежденностью:
– Всякий возврат к ложному стыду деморализует толпу. Каждый
раз, когда вы начинаете беспокоиться о возможном скандале, подумайте о том, кто
ждет от вас указания правильного пути. Не обманите его, не лишайте его этой
надежды: неважно, подозревает он о ней или нет. Если робость или сомнение
удержит вас когда-нибудь или сейчас, да, именно сейчас, от эротического поступка,
подумайте, какое предательство вы совершаете!
Он остановился, чтобы перевести дыхание, а потом в его
голосе послышались осуждающие нотки:
– Какие правила мешают вам совершить поступок? Хотите ли вы,
чтобы только вы могли поступать так смело? Или вы желаете этой смелости и
другим? Хотите ли вы остаться только Эммануэль или стать одной из тысяч?..
– Конечно, я могу уважать взгляды моих соседей, – защищалась
Эммануэль. – Но это же не означает, что я должна разделить их. Если им не по
вкусу мои способы наслаждения, почему я должна радоваться, что шокирую их или
вызываю скандал?
– Если кто-то ведет себя подобно «людям с другой стороны
улицы», он оказывается сам «человеком с другой стороны улицы». Вместо того
чтобы изменить мир, он размышляет о тех, кто это делает.
Эммануэль поразило это высказывание, и Марио успокоил ее:
– Это не мое. Это сказал Жан Жене.
И продолжал несколько спокойней:
– Как говорит другой писатель, в деле любви даже слишком
много оказывается недостаточным. Если вы сделали уже что-то хорошо, необходимо
сделать еще лучше. Вы должны постоянно превосходить себя и превосходить других.
Недостаточно быть образцом, вы должны стать примером для образца, самым первым
примером, раньше всех.
