Эммануэль смотрела в пространство. Она не произнесла ни
слова. Сидя на низком парапете, она обхватила руками свои ноги и уткнулась
подбородком в поднятые колени. Потом, словно очнувшись, спросила жалобным
голосом:
– А почему все это должна делать именно я?
– Почему именно вы? Потому что вы призваны к этому. Другие
способны решать уравнения, писать музыку; ваш гений – в физической любви и
красоте. Разве вам не хочется оставить свой след в жизни?
– Но мне ведь только девятнадцать лет. Мне еще так далеко до
конца жизни!
– А разве надо ждать так долго начала действия? Разве вы еще
ребенок? Послушайте, я зову вас стать героиней. Не только я зову. Весь мир
нуждается в этом. Ваш род, ваш биологический вид требует от вас этого.
– Мой биологический вид?
– Ну, конечно! Эта доисторическая аминокислота,
доисторическая амеба, доисторическое четвероногое, все непостижимое хочет стать
постижимым, добиться чего-то, превратиться во что-то! Животное? Позвоночное?
Млекопитающее? Приматы? Человекообразное? Человек? Гомо сапиенс? Все это
устаревшие ярлыки. Идет предвестник Нового: человек Времени и Пространства,
человек беспредельного свободомыслия, человек со множеством тел и единым
разумом, человек, создающий и преобразующий людей, которому постоянно угрожают
его же собственные создания, который отмечен стигмами своих ошибок и своих
тайн. Хотите вы помочь ему?
– Значит, если я сниму свои шорты, я ему помогу?
– …Вместо этого увековечить иллюзии, обманы, фобии?
Увековечить благопристойность?
– Вы в самом деле считаете, что для прошлого человечества и
для его будущего имеет значение, открыт мой холм Венеры или прикрыт?
– Будущее зависит от силы вашего воображения, от вашей
дерзости, а не от вашей верности старым обычаям! То, что было мудрым для
пещерных людей, превратилось для нас в идиотизм чистейшей воды. Возьмем
скромность, так называемое «приличие»: врожденная ли это добродетель, ценная
для всех времен? По сути дела, конечно же, нет. Первоначально – глубокая мысль,
крепкая, нужная людям, истинное понятие. Сегодня – пустая претензия,
бессмысленный софизм, фальшивая драгоценность, прибежище лжецов, сосуд
извращенности…
– Вы хорошо знаете, что я не ханжа. И я в восторге от вашей
проповеди. Но неужели все это надо принимать настолько серьезно?
– Человек, впервые спустившись на землю, все еще не мог
выпустить из рук свисающие ветки, он боялся когтей и зубов соперников, он
прыгал, лазал, скакал по земле среди зарослей и камней. На это у него уходило
куда больше времени, чем на ласки своих подруг во влажной темноте пещер. И тот,
кто первым подумал о том, что надо предохранить орган, от которого зависит
появление и численность потомства, воистину оказал огромную услугу своему виду.
Если бы он не возвел эту элементарную предосторожность в этический закон, в
ритуал, не придал бы ей налет элегантности, если хотите, некий шарм – кто
знает, смог бы он добиться господства над остальными тварями? То, что
превратилось в ханжество, было сначала биологическим ясновидением: это шаг в
направлении эволюции, хорошая вещь в самом прямом смысле.
Марио опустился в кресло подле Эммануэль.
– А позднее одежда спасла род человеческий от гибели в
ледниковый период.
Он с раздражением рванул ворот мокрой от пота сорочки.
– А теперь взгляните! Северные олени ушли на север, великие
ледники растаяли под солнцем. И тем не менее мы задрапированы в одежде, ибо
неприлично ходить голыми!
Драматический жест – и продолжение:
– Мы сидим на бархате и ходим по подстриженной травке. У
наших прирученных животных нет ни панцырей, ни острых клыков. А мы все еще
боимся, что кто-то может повредить наши гениталии. Пара штанин все еще священна
для нас, хотя их роль давно отыграна, их прямое назначение забыто! И вы еще
спрашиваете меня, почему надо освободиться от этой туники Деяниры? Глупо
держаться за миф, утративший всякий смысл, – глупо для всего рода людского.
Энергия, растраченная на службе чистейшему предрассудку, лишает нас
созидательной мощи.
Тема явно воодушевила Марио, он продолжал:
– В самом деле, задача древних греков, считавших ее самой
необходимой, была – сбросить одежды. Вначале, когда они еще пребывали в
каменном веке, они укрывали свои фаллосы, но едва наступили времена более
высокой культуры, у них появились обнаженные статуи. И если бы народ великих
воинов, поэтов и философов не осознал, как смешны эти «священные покровы», мы
бы и по сей день оставались варварами.
Озорной блеск блеснул в глазах Марио:
– Неужели вы думаете, что дорические эфебы предпочитали
состязаться в своем пятиборье без всякой одежды только для того, чтобы не
стеснять движений? Нет, в первую очередь они старались показать красоту своих
тел поклонникам, которые потом обессмертили их. В гимназиумах рядом со статуей
Афины Паллады стояла статуя Эроса, и первый урок мудрости мужчина получал у ног
бога Любви.
На мгновение Марио словно погрузился в грезы об эпохе, в
которой Эммануэль это знала точно – он предпочел бы жить. Но, пересилив себя,
вернулся к современности:
– То, что я вам только что сказал об истории
благопристойности, относится также и к другим сексуальным табу. Попробуйте
открыто и честно признаться своим знакомым, что вы любите познавать мужчину
губами, языком, чувствовать его глубоко в своей глотке. Что каждый день вы
доставляете себе радость при помощи собственных пальцев. Или что вы любите
делить супружескую постель еще с кем-нибудь третьим! О, какой позор обрушится
на вашу бедную голову!
Когда-то все эти табу имели смысл. Когда задачей человека
было заселение огромной планеты, нельзя было бесцельно расточать сперму, и
мысль объявить мастурбацию смертным грехом была просто необходима. Теперь же
Земле угрожает перенаселение, и я вообще запретил бы мужчинам извергать семя в
женское влагалище; это можно считать допустимым, только если нет риска
оплодотворения. Мы так и не избавились от архаичного страха, что жена может
принести чужого ребенка – и это при том, что мы теперь можем вполне положиться
на противозачаточные средства, а вдобавок к этому – на наши губы, языки,
пальцы. Это же просто нелепо и оскорбительно для разума – смотреть в этом
столетии на поиски чувственных наслаждений, не ставящих себе целью
воспроизведение потомства, как на нечто заслуживающее порицания. И настало
время для нас мужчин, признать стремление наших жен к новым и новым встречам и
неоскорбительным, и вполне законным.
Казалось, Марио ждет реплики Эммануэль, но она не разжимала
губ, и он продолжал:
– Если мы хотим, чтобы наши дети были умнее, талантливее
нас, мы должны оставить им Землю, освобожденную нашей дерзостью от абсурдных
запретов и нелепых страхов. Стыдливость, школьное благонравие, то, что французы
называют «прюдери», – это оковы. Что могли бы открыть Паскаль или Пастер, если
бы они не вырвались их этих капканов? И что бы вы сказали о художнике в шортах
и на привязи? Я не рассматриваю эротизм как самоцель. Но я знаю, что он своим
желанием быть свободным бросает вызов лицемерию и боязни. Если человечество
заблудилось в лабиринте, то эротика – нить Ариадны, которая выведет узника на
свободу.
