– Эти качества в парижских ателье быстро выветриваются.
– Я даже подозревала за вами и другие ужасы:
целомудренность, стыдливость, мораль, религия.
Анне-Марии пришлось улыбнуться:
– Дело обстоит не так уж плохо. Я в самом деле еще девушка,
живу воздержанно и мыслю свое существование как существование дочери Бога и
Церкви.
Она явно обрадовалась, увидя на лице Эммануэль гримасу
отвращения.
– Хотя я вам сказала, что меня совершенно не смущают ваши
похождения, начала она объяснять. – Я никогда не скажу, что стала бы поступать
так же. Более того, мне кажется, что это очень печальная жизнь. К ней у меня
такое же отношение, как к природе: меня это не шокирует, не возмущает, но я –
против этого.
– Но как же можно быть такой глупой! – выпалила Эммануэль. –
Вы ведь очень красивы.
Анна-Мария ответила любезной улыбкой.
– Спасибо, – сказала она, – Вы тоже выглядите совсем
неплохо.
Эммануэль вздохнула. Ситуация была непривычной. Обычно
подобный обмен комплиментами совершенно логично приводил к обмену
прикосновениями: в дело вступали грудь, губы, ноги. Анна-Мария смотрела на нее
с сочувствием.
– Вы считаете, что красивой женщине не подобает верить в
Бога?
– Да, я считаю это почти непристойным. Это
противоестественно.
– Ну, и я говорю то же, – легко согласилась Анна-Мария. –
Совершенно неестественно, это против собственной натуры. Это-то меня иногда и
злит. Мне иногда нужна и маленькая помощь природы. Я не рождена для абсолютной
чистоты.
– Вы хотите сказать, что и в вас иногда просыпается
чувственность?
– А я вам кажусь фригидной?
– Не знаю, – Эммануэль помедлила и наконец решилась:
– И как вы в таком случае поступаете?
– Я сдерживаю себя.
Эммануэль скривила рот.
– И вы еще ни разу не позволили себе самой?..
Этот вопрос как будто ничуть не смутил Анну-Марию:
– Это бывало. Но потом я очень мучаюсь.
– Почему? – возмутилась Эммануэль.
– Потому что всякий раз, когда я поддаюсь искушению, я
раскаиваюсь. Удовольствие, которое я испытываю, не может перевесить угрызений
совести, приходящих следом. Оно не стоит того, чтобы ради него жертвовать всем
другим.
– А что это – «все другое»?
– Все, что отличает человека от животного. Назовите это как
угодно: дух, душа, надежда, наконец.
– Но это же совсем не так, – запротестовала Эммануэль. – Я
вовсе не собираюсь жертвовать своим духом. Или душой. Что же касается надежды,
то у меня ее более чем достаточно.
– Смотря что называть этим именем. Если вы не верите в жизнь
вечную, о какой надежде можно говорить!
– Я верю просто в жизнь. Этого довольно. И у меня есть
надежда. Я даже счастлива. И ни один мой день не испорчен угрызениями совести.
И моя любовь к наслаждению вовсе не означает, что я забываю о душе. Я
наслаждаюсь жизнью, потому что в этом все, что я есть.
– Почему вам надо постоянно смешивать жизнь с физическими
удовольствиями? Я не меньше вас ценю счастьем красоту, но истинное благо – это
вовсе не телесная радость. Она заставляет биться сердца и животных. А наша
жизнь бесконечно прекрасней жизни зверей и растений. Она ушла от природы,
освободилась от нее, оторвалась далеко от земли. Наша жизнь – это то, что
поднимает нас выше мира сего. Человеческая эволюция ведет нас от торжества
плоти к торжеству души.
– Пожалуй, – отвечала Эммануэль, – то, о чем вы говорите,
можно принять, если под этим подразумевать сознание, разум, поэзию, наконец, но
это же нисколько не противоречит телу. Когда я наслаждаюсь, то ведь это мой
разум, мой мозг, мой дух заставляют наслаждаться мое тело, и я ни на йоту не
приближаюсь к животному. Жизнь прекрасна вся, целиком, потому что не отличить
радостей духа от радостей плоти. Зачем же нужно так отделять одно от другого?
Вы хотите, чтобы дух, разум получали радость только в себе – почему? И если вы
не хотите наслаждаться в этом мире, то где же? Разве где-то есть лучше?
– Вечная жизнь, – торжественно произнесла Анна-Мария. –
Разве это ничего не значит для вас?
– Нет, как же! Мне тоже хочется, чтобы жизнь длилась вечно.
Но не так, как вы это себе представляете. Не в вашем парадизе. Мне не хотелось
бы прожить жизнь ирреальную, презревшую все земное. По мне, бессмертие состоит
в том, чтобы всегда жить такой, какая я теперь. Не стареть, не делаться
безобразной. Жить так прекрасно! Это неповторимое чудо! И как было бы ужасно
покидать эту Землю, которая даровала нам жизнь, не позволила остаться холодными
и бесчувственными камнями.
– Я не вижу, чтобы Земля была такой, какой она видится вам.
На этой Земле есть обманутые, убитые, голодные и холодные, есть мучающиеся от
неизлечимых болезней… На Земле больше страдания и ненависти, чем красоты и
радости.
– О, я не так слепа, я это тоже вижу. Но именно поэтому я
хочу, чтобы все силы людей, все их знания, все их воображение были брошены на
помощь Земле, вместо того, чтобы примириться со своим несчастьем и искать
утешения где-либо в другом месте. И я уверена, что если они соберут свое
мужество, упорство и будут неотвратимо идти по этому пути, Земля и жизнь на ней
станут прекрасными для всех.
Пожалуй, никогда еще Эммануэль не приходилось произносить
столь длинных монологов, и это произвело впечатление на Анну-Марию. Она
смотрела на собеседницу внимательно и как-то присмирев, но вдруг глаза ее
блеснули.
– Эммануэль, – сказала девушка. – Вы хорошо знаете, что
делать с вашей жизнью, но что сделаете вы со своей смертью?
Эммануэль молчала недолго и взорвалась:
– Ничего! Почему вы спрашиваете об этом? Это ваши христиане
только и думают о смерти!
– Вовсе нет! Мы только хотим найти в ней смысл.
Эммануэль пожала плечами. Смерть была для нее в высшей
степени очевидным абсурдом, непонятной несправедливостью, болезнью, от которой
не найдено лекарства. В смерти не могло быть никакого смысла. Ей был неприятен
интерес Анны-Марии к тому, что однажды Эммануэль погаснет, превратится в
не-Эммануэль, еще хуже, в анти-Эммануэль, в противоположность всему тому, чем
она была. Она почувствовала, как что-то сдавило ей горло, как выступили на ее
глазах слезы, и голос, который произносил слова ответа, был почти не ее голос.
– Думайте лучше о моей жизни. Когда случится нечто, после
чего не останется ничего; когда я буду больше не в состоянии видеть этот полный
цветов и звезд мир; когда я больше не смогу узнать, что делают на этой Земле
люди, жившие рядом со мной; когда все, что было для меня прекрасным, перестанет
радовать меня, тогда вы не сможете больше расспрашивать меня, не сможете больше
любить меня, узнавать обо мне все больше и больше. И я перестану жить,
перестану что-то знать, ничего больше не увижу, ничего не услышу, ни к чему не
прикоснусь. Умоляю вас, не ждите так долго, до тех пор, пока я не умру! Я не
хотела бы слишком поздно открыть, что я родилась на этот свет, чтобы прожить
жизнь, чтобы жить вовсю, не хотела бы, чтобы из меня сделали легенду, миф! Мне
невероятно тяжко представить себе, сколько дней, чудесных дней, гораздо лучших,
чем нынешний, наступит потом, после меня, как поплывут столетья за столетьями,
и люди так же будут просыпаться навстречу солнцу, как мы просыпаемся сейчас, а
я умру. Умру, прежде чем состарюсь. Вот почему я плачу сейчас. Ведь та жизнь,
на которую я надеюсь, настоящая жизнь, может прийти после того, как уйду я… А я
чувствую себя так уверенно. Я так хочу разделить со всеми все чудеса этого
мира! Но решено: я умру. Все останется существовать без меня. И меня ничто не
утешит: даже если некий Бог предложит мне другой мир, я откажусь от него. Я не
хочу ни на что менять мою Землю и мою жизнь. Я потеряю все – это мне известно.
Но я никак не уступлю, ни за что! Я не спрячусь от этой жизни ни в какое, самое
уютное, убежище, ни в какой рай. Не надо мне безопасного, надежного приюта. И
когда у меня похитят мою жизнь, я буду плакать, я завою от тоски на весь белый
свет. Не от тоски, что нет больше жизни. Не от раскаяния за прожитое, не из
угрызений совести, а только от любви к моей Земле, с которой пришла пора
расставаться… Моя Земля, к которой я хотела бы вечно прикасаться. На которой я
хотела бы остаться вечно. Только здесь. С людьми, а не с Богом!
