Между тем возле нее уже другие, они стаскивают ее партнера,
хватают ее за ягодицы, играют грудью, опрокидывают на подушки. Она слышит
чей-то короткий приказ, произнесенный на непонятном языке. Ей переводят:
поднять ноги так, чтобы колени упирались в грудь. Она подчиняется, и тут же
острая боль пронизывает ее анус. Она кричит, вертит головой, зовет на помощь.
Над ней склоняется лицо Арианы, Эммануэль хватает ее за руку:
– Нет, нет! Я не хочу туда… Прогони их…
В ту же минуту штурмующих как волной смывает с тела
Эммануэль. Она опускает ноги и благодарно обнимает подругу. Ариана шепчет ей на
ухо:
– Вот тот джентльмен (и она указывает на того, кого
Эммануэль только что видела яростно накачивающим Ариану) совсем без ума от
твоего рта. Но он стесняется просить тебя позволить ему… Что ты скажешь,
миленькая?
Эммануэль утвердительно качает головой. Ариана исчезает, и
на ее месте оказывается мужское тело. Мужчина ложится на нее во всю длину,
наваливается всем своим весом. Губы ищут и находят ее губы, язык проникает
внутрь, лижет ее зубы, все уголки ее гортани, встречается с ее языком, борется
с ним, жаркий, влажный, вызывающий слезы предвкушения на ресницах Эммануэль.
Она в таком восторге, что, кажется, вот-вот – и снова настанет самая сладкая
минута, просто так, от одних поцелуев. Но она сдерживает себя, нельзя
поддаваться слабости. Нет, она сдастся потом, насладившись вовсю игрой, будет
пассивной, недвижной, а потом ошеломит и его, и себя бурным экстазом.
Вцепившись в ее плечо пальцами, крепкими, как когти, мужчина
любовался ею.
– Чувствуешь, – прошептал он, – мой живот на твоем животе. Я
поднимаюсь еще выше. Я дойду до твоей груди, а потом и до лица. А своей шпагой
я просверлю твою грудь. Я буду брать тебя не между грудей, понимаешь, а именно
в грудь, сначала в одну грудь, потом в другую, прямо в каждый сосок. Я выпью
твое молоко. Ты позволишь?
Что могла она ответить? И он продолжал:
– А когда я справлюсь с твоей грудью, я войду к тебе в
горло, вонжу свою шпагу в твой рот и буду двигать ее туда-сюда всей силой своих
мускулов, и тебе не помогут ни сомкнутые зубы, ни закрытые губы. Я возьму тебя,
и твои слезы, слезы боли и наслаждения, будут литься на мой живот. Давай, пора!
Широко, до боли в скулах, приходится открывать рот, чтобы
приготовиться принять столь исполинскую порцию. Но мужчина не успел привести в
исполнение свои зловещие угрозы: он уже извергается обильным, густейшим,
неиссякаемым потоком, неистовствуя от счастья.
– Выпей все до последней капли, – лихорадочно бормочет он, –
И не двигайся: я еще долго останусь в тебе, меня намного хватит.
Лицо Эммануэль почти расплющено тяжелым животом, и вдруг она
чувствует, как кто-то раздвигает ее ноги. Тщетно она пытается сопротивляться:
невидимка буквально распарывает ее, овладевая ею без лишних нежностей. Тогда,
отдавшая врагу и уста, и лоно, она приходит в панический ужас: погибла, ничто
ее не спасет, она умрет сейчас, задохнется! Но тут же и ругает себя за этот
девический испуг, и, если бы она могла кричать, ее крик был бы криком
триумфатора!
«Ну вот, видишь, – поздравила она себя. – Меня берут сразу
двое мужчин. Вот это опыт! Это как вторая дефлорация. Обряд посвящения, о
котором говорил Марио». Она избавилась от последних остатков невинности. И в
самый разгар страсти она не могла сдержать довольного смешка. Она воспевала
свою истинную славу: «Все сделано, все кончено! Я больше не девственница».
Ей даже захотелось обнять тех, кто помог ей расстаться с
тяжким грузом и поцеловать их по-дружески в обе щеки. В своем энтузиазме она
совсем забыла, что рот ее по-прежнему занят. Но ей и в самом деле стало тяжко:
она стала задыхаться, и мужчина сжалился над нею. Но не успела она как следует
перевести дыхание, как его место оказалось занятым другим. И снова она,
покорная, почти бездыханная, оказалась в объятиях двух любовников.
Немного времени спустя, когда чьи-то руки подняли ее и
понесли, стараясь по дороге изучить ее анатомию, она смогла разглядеть одного
из тех, кто только что отметил ее своим раскаленным тавром.
Она никогда прежде не встречала таких волосатых мужчин. Он
был весь в шерсти: шерсть покрывала ноги, живот, грудь, плечи. И он был
мускулист, как призер-борец или боксер. И у него были черные густые брови,
сходящиеся над переносицей.
«В нем что-то есть», – подумала Эммануэль и спросила:
– Вы откуда?
– Из Грузии. Я возьму тебя туда.
Он выглядел лет на сорок, ошибиться можно было на год-два,
но когда Эммануэль сказала ему об этом, он широко улыбнулся:
– Нет, не угадали, милочка. Мне шестьдесят четыре.
Эммануэль остолбенела. Какой ужас! Нет, это невозможно… Он
не должен быть таким старым! Не могла же она лежать вот сейчас рядом с обнаженным
телом человека, который старше ее дедушки! Ее дедушки, командора Почетного
легиона, седого, величественного и… старого! Даже в самых смелых своих снах она
не могла себе представить, что в один прекрасный день станет заниматься с ним
любовью. И вот это произошло!
Этот мужчина, которого она явно выделила бы среди всех, он,
который так хорошо умеет любить, вдруг оказывается старше дедушки… Ну и что,
сказала она себе, мне было хорошо с ним. Она подумала, как бы она выглядела в
объятиях командора, целующая его белые – нет, черные! – волосы. От этих грез ее
отвлек голос ее нынешнего сподвижника:
– Дай мне твою грудь.
Она привстает на коленях, опирается на локти так, что ее
левая грудь нависает над усами грузина, потом наклоняется еще ниже, приближая
маленький, полный горячей крови кружочек к губам, которые так радовали ее
поцелуями.
Под правой рукой Эммануэль появляется лицо Арианы. Она
спрашивает волосатого мужчину:
– Ты ничего не имеешь против, если я к тебе присоединюсь?
– Конечно, нет.
– Впрочем, – добавила Ариана доверительным тоном, – она
любит, когда ее делят на части.
Это правда, признается себе Эммануэль, это сущая правда!
Вот так, отданная двум страстным ртам, Эммануэль отпускает
себя на волю, на волю собственного тела. Она плывет в волнах легкого ветра:
тысячи пенных шапок, тысячи языков водорослей, тысячи мягких коралловых
щупальцев ласкают ее корпус, нагруженный до краев драгоценным грузом изумрудов
и пряностей, добытых для нее золотокожими людьми с неизвестных островов…
* * *
…Появились новые гости, – и Эммануэль, прекратившая к этому
времени свои забавы с Арианой и ее сотоварищем, решила немного передохнуть от
любовных игр за болтовней. Постепенно к ней вернулась обычная ее смелость, и
она не могла даже вспомнить то ужасное состояние, которое испытала за
какой-нибудь час до этого. Ей казалось совершенно естественным, что она в чем
мать родила находится посреди салона, заполненного, несомненно, элитой местного
общества: большинство так и оставалось в вечерних туалетах, застегнутых на все
пуговицы, – далекие, казалось, от любых непристойных посягательств. Ну что ж,
пусть все идет своим путем, философски успокоила себя Эммануэль. Кто хочет быть
одетым, пусть будет. Кто хочет быть голым, пусть остается нагишом.
