А мужчина все продолжал действовать в ней, поддерживая все
тот же ритм, все ту же меру погружения. Она никогда не предполагала, что
найдется способный на такие долгие усилия человек, и она изливалась чаще и
сильнее, чем когда-нибудь прежде. Она подумала, сколько еще неизведанного для
нее в стране любви! Не встреть она этого иностранца, она так бы и прожила свою
жизнь, не зная ничего о подобном наслаждении.
«Я должна превзойти самое себя, – подумала она, – И сегодня
ночью я сделаю это».
Но после последнего, самого разрушительного оргазма,
ударившего в нее, как слепящая молния, она почувствовала, что ей довольно.
Бушевавшая в ней огненная буря сменилась величественным покоем, ясностью,
безмятежностью. Если то, что она испытывала перед этим, было наслаждением, то
теперь ну ступило полное счастье, нирвана.
С протяжным громким стоном мужчина извергся во второй раз и
застыл на ней, словно пораженный в спину ревнивым кинжалом. Другие оттащили его
и заняли его место. А она и не замечала, кто его сменил и сколько их было.
Когда ощущения вернулись к ней, она спросила себя, сколько
же этих незамеченных ею любовников прошло через нее.
«Надо было считать, – упрекнула она себя, – иначе это не
имеет никакого смысла».
Но так как они продолжали прибывать, она открыла новую форму
удовлетворения: не чувственный пароксизм на этот раз, а некий рассудочный вид
наслаждения, даже более восхитительный. И она поздравила себя, что поднялась от
оргазма тела к более высшему оргазму – оргазму духа.
Что значит отдаться по зову бездумной страсти – истинный
эротизм в том, чтобы отдаваться сознательно, обдуманно. Эротизм начинается там,
где кончается похоть: нельзя распознать его могущественное значение, пока
главенствует удовольствие.
Ее стало беспокоить, однако, что не всем здесь удается
провести с ней время должным образом, а ей хотелось бы раздать им всем по
кусочку своего тела. Так было бы печально, если кому-нибудь надоест ждать и,
устав от нетерпения, он отправится искать что-то другое. Беспокойство оставляло
ее тогда, когда она чувствовала, что кто-то новый приближается к ней, чтобы
сменить предшественника. И совсем приятно было ей видеть, как партнер выходит
из нее, сползает к ее ногам и исчезает в мерцающем полумраке, даже не
поднявшись на ноги; все в этой комнате происходило в горизонтальной плоскости,
вертикали избегались.
Одни приклеивались к ней губами и качались в упоительном
ритме, другие возвышались над нею, опираясь на руки, чтобы видеть выражение ее
лица во время действа. Для всех них она использовала всю свою ловкость и
умение, приобретенные под наставничеством Жана. Всякий раз, когда ее партнер
кричал от наслаждения, она мысленно посылала слова признательности своему
супругу, благодаря его за то, что он сделал ее столь умелой любовницей – разве
она была такой, когда принесла ему в дар свою лесбийскую девственность?
То ли по молчаливому уговору, то ли по распоряжению
моряка-церемониймейстера, никто из мужчин не ласкал ее. Такой деловой подход,
каким бы обидным ни показался он ей в других, более банальных случаях, точно
соответствовал ее нынешнему настрою мыслей. Она смотрела на себя как на
инструмент для наслаждения многих мужчин – и только. Ей хотелось, чтобы им
пришлось по вкусу все, что они узнавали в ней, чтобы они наслаждались игрой ее
мускулов, чтобы они удовлетворяли свою эгоистическую похоть, а о ней совсем не
думали. Это было самоотречение художника. Весь свой любовный талант, всю свою
изобретательность она пустила в ход, только бы насытить их, только бы
понравиться им, чтобы они могли рассказать всему городу, что в деле любви она
превосходит самую дорогую и изысканную проститутку и полна разнообразных
сюрпризов.
И вот наступил момент, когда ей стало плохо. Она уже не
могла ни чувствовать, ни думать. И наконец – полная остановка. Никто больше не
занимался ею.
* * *
Много позже она пришла в себя, разбуженная чьим-то голосом.
В комнате сделалось как-то прохладнее, дышать стало легче. Эммануэль подняла
глаза, чтобы разглядеть, кто же обращается к ней, благо в комнате стало намного
светлее, чем раньше. И ее все еще затуманенные сном глаза увидели, что кто-то
стоит над нею, расставив ноги. И какие ноги. Боже правый! А там, выше, где они
соединялись, какая поросль: юная, свежая, сладострастная, зовущая. И какой
огненный цвет! Поросль покрывала холм таких размеров и так выдававшийся вперед,
что он казался почти ненормальным. Эммануэль вспомнила, что однажды она уже
любовалась этим бутоном: в то время он был небрежно прикрыт – именно прикрыт, а
не спрятан окончательно – малюсеньким бикини. И тогда ее страстно потянуло к
этой девушке именно из-за маленького кусочка белой ткани: он подчеркивал не
только заросли холма Венеры, но и само ущелье – скрытые там выступы и жемчужины
так выпирали из-под белой ткани, что привлекли бы, наверное, больше восхищенных
взоров, чем если бы все это было обнажено полностью. И сейчас Эммануэль почти с
сожалением вспомнила о том развратном бикини. Но все же как было прекрасно
видеть этот нахальный холмик, ждать, пока парящие вверху соски опустятся к ее
губам. О нет! Гораздо лучше, если не грудь, а то, что ниже, опустится к ее рту,
заполняя его, как некий пряный плод, своим освежающим соком.
– Я вас знаю, – сказала Эммануэль, убедившись, что все это
ей не снится. – Я видела вас в бассейне. Но я не помню, как вас зовут. – И
вдруг добавила: – Львенок, вот вы кто!
– Меня зовут Мерви, – ответила девушка, – Римляне называют
меня Фьямма, потому что я зажигаю их, или Рената, потому что я возрождаю их из
пепла. Мой любовник зовет меня Мара, как индийского демона. Но я – Майя. И
Лилит.
– Как прекрасно носить столько имен, – прошептала Эммануэль,
хотя эта маленькая речь позабавила ее.
– У меня есть и другие имена, только я не могу их сейчас
вспомнить. Те, что я назвала сейчас, я ношу только обнаженной.
И, чуть прищурясь, без тени улыбки она добавила:
– И, конечно, у меня совсем другие имена, когда я бываю
мальчиком.
Эммануэль подняла брови. Она решила использовать ситуацию
максимально. В самом деле, после всего, что было, почему бы и не это странное
существо. Только одна небольшая формальность:
– Но когда вы бываете мальчиком, у вас остаются волосы?
Как было бы досадно потерять эти невероятные заросли,
густые, длинные и такого цвета. Красные, как китайское золото! «Мальчик или
девочка, сказала она себе, какая разница! Я хочу это существо!» Ее взор снова
пробежал по пылающим джунглям.
Создание тоже смотрело на нее. Потом Эммануэль услышала:
– Как жаль, что вы не приехали в Сиам раньше. Я бы могла вас
дорого продать.
И, сморщив губы, существо продолжало совершенно серьезным
тоном:
