– Но мне не о чем рассказывать, – еле слышно проговорила
Эммануэль и почему-то почувствовала себя глубоко несчастной.
– Ну, не надо скромничать. Вы можете на нас вполне
рассчитывать. Мы все немы, как могила.
– А что рассказывать? За все время, что я оставалась одна в
Париже, – тон Эммануэль был очень серьезен, – я ни разу не изменила мужу.
Наступила тишина. Та искренность, с какой Эммануэль сделала
свое признание, подействовала на женщин. Графиня взглянула на Эммануэль с
подозрением: неужели эта малютка – ханжа? Однако, судя по ее костюму…
– А давно вы замужем? – продолжала она допрос.
– Уже год, – ответила Эммануэль и, желая вызвать у
собеседниц зависть, добавила: – Вышла замуж, когда мне только исполнилось
восемнадцать…
И поспешила закончить свое объяснение:
– Год замужем и половину этого срока в разлуке с мужем.
Представляете, как я счастлива снова увидеть Жана.
И на ее глаза, к ее собственному удивлению, набежали
слезинки.
Общество закивало головами сочувственно и понимающе. «Да,
видно, это не нашего поля ягода», – подумали все.
– Не хотите ли пойти ко мне, попробовать мильк-шейк?
Эммануэль даже не заметила, кто оказался рядом с ней и задал
этот вопрос. Но, взглянув на вопрошавшую, она улыбнулась: лицо ее выражало
желание покровительствовать Эммануэль, быть ее руководительницей в новой жизни.
И в то же время это было лицо совсем маленькой девочки.
«Ну, не такой уж маленькой, – тут же одернула себя
Эммануэль, детство уже закончилось». Тринадцать лет, никак не меньше, но ростом
уже почти с Эммануэль. Конечно, до зрелости еще далековато, может быть, это
заметнее всего по коже, сохраняющей цвет детства: кожа еще не умеет загорать
ровно, не покрывается той солнечной патиной, элегантной, цивилизованной, какой
может похвалиться, к примеру, Ариана. Кожа даже кажется какой-то шершавой. Ну,
как у цыпленка. Особенно на руках. На ногах она более отполировалась.
На ногах… На прелестных мальчишеских ногах. Да, ноги были
именно мальчишескими: с резко очерченными лодыжками, крепкими икрами и узкими
бедрами. Их пропорциональность и легкая сила были на вид приятнее вызывающих
смутные ощущения ног женщины. Их легче можно было представить бегущими по песку
пляжа, отталкивающимися от трамплина, чем покорно расслабляющимися навстречу
нетерпеливому желанию. Таким же, был и живот: спортивный, мускулистый, с четко
обозначенными мышцами, и даже маленький треугольный клочок ткани внизу – вроде
того, каким пользуются обнаженные танцовщицы – не казался здесь непристойным.
Остроконечные груди были столь малы, что ленточке бикини и
нечего было, собственно, скрывать. «Прекрасно, – подумала Эммануэль. – Но зачем
она надевает что-то на грудь? С обнаженной грудью было бы куда лучше, и никому
бы это не внушало нескромных мыслей». По правде говоря, она тут же усомнилась в
правоте своего последнего суждения. Она спросила себя, что могут чувствовать
эти маленькие груди, и ей вспомнилась она сама и та радость, которую она
испытала, когда ее грудь только-только начала обозначаться. А ведь тогда ее
груди были поменьше, чем эти.
Они – теперь она пригляделась повнимательнее – и не так уж
не заслуживают внимания. Просто подействовал контраст с бюстом графини де Сайн.
А эти узкие бедра! А вся стать школьницы!
А длинные густые косы, прикрывающие эту розовую грудь! Косы
просто ошеломили Эммануэль. Она никогда не видела таких волос, таких светлых,
таких воздушных – нельзя было понять, что это за цвет. Золото? Лен? Солома?
Песок?
Или рассветное небо?
Или песцовая шкурка?
Тут Эммануэль встретилась со взглядом зеленых глаз и забыла
обо всем остальном.
Все видела в этих глазах Эммануэль: и серьезность, и иронию,
и ум. И даже какую-то властность, какой-то призыв… И тут же они становились
тоскующими, задумчивыми, и опять – лукавство, фантазия, резвость светились в
этих глазах.
– Меня зовут Мари-Анж.
Эммануэль молча любовалась ею, и девочка повторила
приглашение:
– Вы не хотите проводить меня домой?
Теперь Эммануэль ответила улыбкой и поднялась с места. Ей
пришлось объяснить, что сегодня это невозможно: Жан должен заехать за ней,
предстоит несколько визитов и вернутся они слишком поздно.
Но она была бы просто счастлива, если бы Мари-Анж смогла
навестить ее завтра. Она знает, где живет Эммануэль?
– Да, – бросила Мари-Анж. – Договорились. Завтра после
обеда.
Мари-Анж привез в белой американской машине шофер-индиец в
тюрбане, с густой черной бородой. Высадив свою пассажирку, он тут же умчался.
– Ты сможешь меня потом проводить, Эммануэль? – спросила
Мари-Анж.
Эммануэль тут же отметила это «ты». И еще отметила, и более
отчетливо, чем накануне, как гармонировал голос с волосами и кожей. Ей отчаянно
захотелось расцеловать девочку в обе щеки, но что-то удержало ее. Может быть,
эти трогательные грудки под голубой блузкой? Да нет, чушь…
Мари-Анж стояла совсем рядом:
– Ты не обращай внимания на то, что болтают эти идиотки, –
сказала она. – Они хвастают. На самом деле они не стоят и десятой доли того, на
что претендуют.
– Ну, конечно, – ответила Эммануэль после секундного
замешательства так-то аттестует этот ребенок своих старших подруг по бассейну!
– Хотите пойти на террасу? – спросила Эммануэль и тут же
пожалела об инстинктивно вырвавшемся «вы».
Мари-Анж приняла приглашение величавым кивком головы.
Проходя мимо своей комнаты, Эммануэль вспомнила о большой
фотографии у изголовья постели. Она была изображена там абсолютно голой – вдруг
гостья увидит этот портрет. Эммануэль ускорила шаги, но Мари-Анж остановилась
перед бамбуковой занавеской, заменявшей дверь.
– Это твоя комната? – спросила она. – Можно посмотреть?
И, не дожидаясь ответа, откинула бамбук.
– Какая огромная кровать! – расхохоталась гостья. – Сколько
же вас умещается на ней?
Эммануэль покраснела:
– Да здесь, собственно, две кровати. Они придвинуты одна к
другой.
Мари-Анж увидела фотографию:
– Какая ты красивая! Кто тебя снимал?
Эммануэль хотела солгать, что это работа Жана, но сказала
правду, ничего не приукрашивая:
