– Что за вопрос! А ты этого не знала? Они и не делают
никакого секрета из этого. Майкл и Абигайль, Абигайль и Майкл – это звучит, как
Дафнис и Хлоя. Она разве тебе не рассказывала?
Эммануэль, совершенно потрясенная, ничего не ответила. Она
только прошептала, как в полусне: «Они любовники…».
– И тебя это возмущает?
– Нет, нет…
– Вспомни, что говорят эксперты: «Кровосмешение укрепляет
семейные узы и, следовательно, содействует преданности родине». – Ариана
подмигнула, – Те, кто лежат рядом и встают рядом.
И Эммануэль неожиданно широко улыбнулась.
– Они торчат там уже два часа и смотрят на своих
четвероногих друзей, заметила Ариана чуть позже, – Тебе интересны все эти
рысаки?
– Честно говоря, нет.
– Прекрасно! Почему бы вместо них не посмотреть на мужчин?
Кто знает – там ведь тоже есть чистопородные особи.
– Потрясающая мысль. Увидимся попозже.
Она отыскала мужа:
– Ничего, если я пойду прогуляюсь немного? Я перед последней
скачкой вернусь.
– Отлично. Не найдешь нас здесь, ищи в баре.
Она шла по зданию, отделявшему ипподром от теннисных кортов
и бассейнов. Может быть, ее готовность к риску отражалась на ее лице: взгляды
мужчин делались все определеннее. А может быть, это объяснялось тем, что свет
сентябрьского солнца, бивший ей в спину, когда она шла длинным коридором,
превращал ее чесучевое платье в совершенно прозрачное, и она двигалась под
мужскими взглядами совсем нагишом.
Этот костюм Эммануэль считала достаточно скромным. Платье
носилось застегнутым спереди на все пуговицы. Но, как всегда, Эммануэль верхние
пуговицы расстегнула, и грудь ее выглядывала из выреза платья. К тому же, чтобы
не мешать шагу, она как бы случайно приподняла подол платья. Встречные
останавливались и никак не могли уверить себя, что им не померещился черный
треугольник ничем не прикрытого холма Венеры, мелькнувший перед ними сию
минуту… Эммануэль спокойно расстегнула еще несколько пуговиц от низа до пояса:
теперь каждый шаг открывал взорам ее обнаженные ноги. «Мои ноги прекрасны, –
пела она себе. – Моя грудь прекрасна. Все мое тело прекрасно. Я хочу полюбить
кого-нибудь».
Она шла, обжигаемая взглядами встречных мужчин. Но прежде,
чем они могли сообразить что-либо, она уже уходила дальше, и никто не мог ее
догнать, никто не решался следовать за этим чудесным видением. Эммануэль
хотелось петь. И она пела. Люди останавливались и смотрели на нее улыбаясь. Она
двигалась подобно танцовщице и пела. Она пела:
– Я счастлива.
Я больше не буду страдать.
Возраст незнания кончился.
Я знаю теперь, что значит любить.
Я умею любить.
Она добралась до огромного паркинга, сплошь заставленного
машинами всех цветов, форм, размеров. Неторопливо двигалась она мимо
зеленовато-желтых и голубых американских марок, мимо мощных красных итальянцев,
мимо малолитражек, «белых карликов» (ностальгическая память подсказала ей:
последняя книга, которую она читала на факультете, называлась «Изучение спектра
белых карликов», – она мечтала стать великим астрономом, пока Марио не объяснил
ей, что ее талант совершенно в другом). Со вздохом погладила она короткую
мордочку маленького белого автомобильчика; конечно же, это англичанин, думала
она, щурясь от нестерпимого блеска лакированных крыльев.
– Вам понравился Гэсси? – весело спросили ее по-английски.
Она вздрогнула, потом посмотрела на того, кому принадлежал
этот голос. Молодой человек с приятным ироничным лицом сидел за рулем
автомобиля. Он был коротко подстрижен и смотрел так чисто и ясно, что глаза у
него, конечно же, должны были быть голубыми. Взгляд, брошенный на Эммануэль,
был одобряющим.
– Как насчет маленькой прогулки? – молодой человек продолжал
говорить по-английски.
Он похлопал ладонью по бокам своей металлической лошадки, от
которой исходил приятный запах кожи. Он хорош, подумала Эммануэль, и он
понимает, что меня можно пригласить. Она согнула ногу в колене и прикоснулась к
дверце машины: молодой человек успел оценить увиденное. Он прищелкнул языком и
сказал:
– Вы славная девочка!
И тут же показал на свободное место рядом с собой:
– Поехали, малыш!
Эммануэль вскарабкалась на задний багажник и по нему съехала
на сиденье. Юбка задралась до пояса, продемонстрировав полное отсутствие под
нею чего бы то ни было из предметов дамского белья. Эммануэль вопросительно
посмотрела на юношу. Он расцеловал ее в обе щеки, коснулся губ, что-то сказал.
Она прижалась к нему, не понимая, что же мешает ему прикоснуться и к ее
холмику.
Наконец мотор включен, машина трогается с раскаленной
стоянки, и они едут через город, потом мимо затопленных мутных рисовых полей.
Буйволы поднимают свои медленные головы и мычат, провожая их взглядом. Горланят
утки и гуси. Голова Эммануэль по-прежнему лежит на плече ее спутника, обе ноги
тесно прижаты к нему. Пока они набирают скорость, он поглаживает ее свободной
рукой, все еще не осмеливаясь пуститься в путешествие по буйному черному
кустарнику или пройтись по раскрытой навстречу ветру груди. Иногда Эммануэль
кажется, что она видит оазис из тамариндовых или капоковых деревьев, и она
взмахивает рукой: «Туда!», но они уже промчались мимо, и оба смеются своей
глупости. Но вот небо начинает заволакивать тучами, и это не нравится молодому
человеку. На одном из перекрестков он, не снижая скорости, закладывает крутой
вираж, бросающий Эммануэль на него, и они мчатся назад, в город. Эммануэль решает,
что на этот пейзаж она уже достаточно нагляделась по дороге туда, и меняет
позицию: теперь ее голова лежит на коленях молодого человека. Отделанный
металлом и деревом руль так грозно нависает над ней, что она все крепче и
крепче прижимается к животу своего спутника. Наконец она чувствует, что под ее
головой начинается некое долгожданное отвердевание. Легким нажатием затылка она
помогает этому процессу и так успешно, что сама больше не может удержаться:
опускает руку между своими раздвинутыми ногами и… время исчезает… Страшный
тропический ливень не мог помешать ее экстазу.
Но вот машина остановилась, молодой человек схватил
Эммануэль в охапку и понес к маленькому коттеджу. С волос Эммануэль текло,
платье прилипло к коже. Он положил ее на плетеный диванчик и высушил губами
дождевые капли на ее лице. Следом за этим стянул с нее платье и, не вспомнив ни
о каких предварительных ласках, сразу же вошел в нее. И почти сразу же пришел в
исступление: он бил в нее длинной струей, скрежеща зубами, закрыв глаза, а она
крепко обнимала его, не думая о собственном наслаждении, вся отдавшись его
эгоистической мужской похоти.
