– Один художник, приятель моего мужа.
– А у тебя есть другие портреты? Их надо тоже держать здесь.
Ты ведь здесь занимаешься любовью?
Эммануэль посмотрела на нее. Что же это за существо,
которое, глядя таким незамутненным, чистым взглядом, с такой непринужденной
улыбкой, по-дружески, без малейшего смущения задает подобные вопросы? И самое
странное было то, что под этим взглядом Эммануэль чувствовала, что не может
обманывать это существо, что попадает под его власть и готова рассказать самые
интимные свои секреты. Словно защищаясь, она откинула занавеску:
– Так мы идем?
Мари-Анж слегка улыбнулась, и они прошли на террасу. Там,
расположившись под навесом, защищавшим от палящего солнца, взглянув на реку,
струящую свои воды совсем рядом, Мари-Анж всплеснула руками:
– Ну и повезло тебе! Во всем Бангкоке нет дома, так хорошо
расположенного. Какой отсюда вид и как здесь чудесно!
Девочка замерла, любуясь расстилавшимся перед нею пейзажем.
Затем, совершенно естественным жестом, она расстегнула высоко подвязанный пояс,
стягивающий ее талию, и бросила его на красное плетеное кресло. Без промедления
она сверкнула молнией пестрой юбки, и та упала к ее ногам. Переступив через
юбку, бросилась в шезлонг и взяла один из журналов, лежавших на столике. На ней
была только длинная блузка, доходившая до бедер, да узенькие, похожие на
мужские, плавки-трусы.
– Ой, я так давно не видела французские журналы!
В шезлонге Мари-Анж устроилась быстро. Она вытянула
благопристойно прижатые друг к дружке ноги и развернула журнал. Эммануэль
вздохнула, стараясь прогнать смущающие ее мысли, и расположилась напротив
Мари-Анж.
– Что это за штука «Совиное масло»? Ничего, если я немного
почитаю?
– Пожалуйста, Мари-Анж.
И та начала чтение, спрятав за журналом свое лицо. Но
неподвижной она оставалась недолго. Вот ее тело начинает вздрагивать, словно
начинает резвиться и взбрыкивать молодой жеребенок. Она подняла левую ногу и
положила ее на подлокотник кресла. Эммануэль бросила взгляд на выглядывающие
из-под блузки трусики. Рука Мари-Анж оторвалась от журнала, опустилась вниз,
нашла под нейлоном трусиков какую-то точку и замерла там. Затем она снова
задвигалась – трусов уже не было видно. Теперь средний палец был опущен, только
он касался кожи, а другие пальцы образовали над ним как бы раскрытые надкрылья.
Сердце Эммануэль забилось так сильно, что она испугалась, что этот стук услышат
в доме. Она облизнула внезапно пересохшие губы.
Мари-Анж продолжала свои забавы. Теперь опустился вниз и
большой палец, опустился и раздвинул нежную плоть. Остановился, словно
задумался и, помедлив немного, стал описывать круги, дрожа еле уловимой дрожью.
Невольный стон вырвался из губ Эммануэль. Мари-Анж опустила журнал и
улыбнулась.
– А ты разве не ласкаешь себя? – Голова ее лежала на плече,
в глазах светился огонек. – А я всегда это делаю, когда читаю.
Эммануэль только кивнула головой, слов у нее не было.
Мари-Анж отложила журнал, положила руки на бедра и одним рывком сдернула с себя
трусики. Она поболтала в воздухе ногами, чтобы окончательно освободиться от
этой части туалета. Затем она расслабилась, закрыла глаза и двумя пальцами
раздвинула розовое влажное отверстие.
– А-а, хорошо. Вот как раз в этом месте. Ты согласна со
мной?
Эммануэль не могла отвечать, и Мари-Анж продолжала тоном
непринужденной светской беседы:
– Я люблю это делать долго. Потому что я никогда не трогаю
высоко. Самое лучшее – просто делать туда-сюда в дырочке.
И она продемонстрировала этот способ. Через несколько минут
ее поясница выгнулась дугой, и Эммануэль услышала стон, похожий на жалобу:
– О, я не могу больше удержаться…
Палец трепетал, как стрекоза над цветком. Стон превратился в
крик. Бедра раскрылись и снова сжались, не выпуская руку из своих тисков. Она
кричала долго и громко и, наконец, затихла, еле переводя дыхание, открыла
глаза:
– Это в самом деле очень хорошо, – прошептала она.
И снова, наклонив голову, она начала медленно, осторожно
вводить внутрь себя средний палец. Эммануэль кусала губы. Когда палец скрылся в
глубине, Мари-Анж снова раздала протяжный стон. И вот она уже другая – она
просто лучится здоровьем, удовлетворенностью, сознанием выполненного долга.
Поласкай и ты себя, – деловито предлагает она Эммануэль.
Эммануэль колеблется, но колеблется недолго. Она встает и
расстегивает шорты. Они падают на пол, Эммануэль вытягивается в кресле, а
Мари-Анж располагается рядом, на мягком плюшевом пуфе. Обе теперь одеты
совершенно одинаково: прикрыт только бюст. Мари-Анж почти касается губами щели
своей подруги:
– А как ты это делаешь?
– Как все, – отвечает Эммануэль, думая о легком дыхании
девочки, коснувшемся ее бедер. Если бы она положила на бедра руку, это
разрядило бы напряжение, и Эммануэль не так бы стеснялась, может быть. Но
Мари-Анж не прикоснулась к ней. Она сказала только:
– Дай мне посмотреть.
Мастурбация была для Эммануэль всегдашней помощью и
успокоением. Это был самый надежный способ отъединится от мира, в эти минуты
словно непроницаемый занавес опускался на нее, и по мере того, как ее пальцы
делали свое дело, спокойствие нирваны воцарялось в ней. На этот раз она не
собиралась оттягивать наслаждение. Ей хотелось поскорее найти знакомую страну и
упасть на родную почву в сладком обмороке оргазма. Она очнулась и услышала
новый вопрос Мари-Анж:
– А кто тебя научил этому?
– Я сама. Просто мои пальцы открыли, что они могут делать, –
усмехнулась Эммануэль. Как всегда в такие минуты, настроение у нее было
отличное.
– И ты умела это делать уже в тринадцать лет? – недоверчиво
осведомилась Мари-Анж.
– О, гораздо раньше! А ты?
– А где тебе приятней всего ласкать? В каком месте?
– О, во многих! И везде, знаешь, ощущения разные: и вверху,
и посередине, и совсем внизу. А разве с тобой не то же самое происходит?
Опять Мари-Анж уклонилась от ответа. Она сказала:
– А играешь ты только с клитором?
– Нет, что ты! Ведь самая маленькая дырочка, уретра, тоже
очень чувствительна. Я кончаю, как только прикоснусь к ней.
– А еще что ты делаешь?
– Ну, я люблю ласкать и губы и проникать за них туда, где
самое мокрое место…
– Пальцами?
– Пальцами и еще бананами (в голосе Эммануэль послышалась
даже гордость своей изобретательностью). Банан далеко может пробраться, до
самого дна. Я их сначала очищаю. Только не нужно, чтобы они были созревшими.
Лучше всего такие, какие продаются здесь на Плавучем рынке – длинные, зеленые…
