Внезапно я поняла, что смотрю историю о самой себе: словно завеса времени приоткрылась, показав мне запретное. Мне показалось, что в моем сердце поселился двойник, умудренный недоступным для меня опытом, и он попытается теперь вмешаться в мою жизнь.
Не знаю, как Лонвина достигла этого средствами танца, — я не запомнила и не смогла бы повторить ни одного ее движения. Но внезапно я поняла, что не хочу досматривать танец до конца. Оглянувшись, я увидела слезы на глазах у зрителей: юные и пожилые лица приняли вдруг одинаковое выражение, как будто сравнялись в своем опыте. Незаметно оставив всхлипывающую в кулак Пекку, я пробралась к выходу. Шагая по опустевшим коридорам, я только теперь заметила, что дворец наводнен бабочками. Наверное, их здесь считали покровительницами танца. Бабочки кружились вокруг светильников. Иногда какое-нибудь отчаянное насекомое подлетало слишком близко, и тогда обуглившиеся крылышки увлекали хрупкое тельце в огненную могилу.
Я выбежала на улицу. Оказывается, за время моих блужданий по Фолесо, наступил вечер. Звезды незнакомым рисунком усыпали иссиня-черное небо. Я вся дрожала: от вечерней прохлады и от потрясений, которые обрушил на меня Фолесо. Этот город не казался мне больше благословенным гнездом искусств: он вычерпывал до дна силы творцов и бередил души зрителей, словно питался кровью их душевных ран. Эти картины, этот танец — они взламывали мое сердце, словно грабитель — амбарный замок, врывались туда без спроса и учиняли погром.
Кутаясь в тонкий плащ, я стояла на пустой площади и понятия не имела, куда мне теперь идти. Я и не представляла, насколько устала: ноги гудели, а от голода сводило живот. А вокруг был ночной Фолесо — еще более невесомый и таинственный, чем дневной. Белоснежный мрамор колонн отливал синевой, купола загадочно лучились в звездном свете. Мне было очень одиноко, и я не знала, как же теперь найти нашу гостиницу. Внезапно в мертвенной тишине послышалось веселое цоканье копыт и скрип колес.
— Благословенной ночи, госпожа! — окликнул меня старческий, но бодрый голос. — Не нужна ли тебе помощь?
Маленькая тележка, запряженная темной мохноногой лошадкой, пересекла площадь и остановилась возле меня. В тележке на ворохе сена сидел старичок в залатанной холщовой рубахе и таких же штанах чуть ниже колена. В темноте черты его лица было трудно разглядеть, но длинные, лихо закрученные усы и остроконечная бородка придавали старичку молодецкий вид. Выслушав мои объяснения насчет гостиницы, он понятливо кивнул:
— А, это дом господина Иоломита! Садись, госпожа, мы тебя мигом отвезем.
— Так ты приехала посмотреть на госпожу Лонвину? — спросил он меня, когда я устроилась в тележке, и он, причмокнув, пустил лошадку трусцой. — Да, говорят, она мастерица танцевать. А ведь она из нашей деревни… Нас-то, крестьян, не пускают в храмы. Мы и товары свои развозим по ночам, и это правильно: разве нам место посреди этакой красоты. Ты не голодная, госпожа? Возьми, там у меня пирожки завернуты — моя старуха утром напекла.
Я с благодарностью схватила пышный пирожок с капустой, который показался мне необыкновенно вкусным.
— Так вот, я-то не видал, как Лонвина танцует. И мать с отцом ее не видели с пяти лет. Но вся деревня знает, сколько людей приходит посмотреть на Лонвину. Родители ею гордятся. А я вот считаю, ты уж не обессудь, госпожа, — я вижу, ты не местная, так ты, наверное, не рассердишься, — что моя внучка Кармила танцует не хуже.
И слава святым, что ее не взяли в храм. Зато теперь она радует всю деревню. И гроши ей тоже кидают, так что Кармила теперь в своей семье кормилица. С приданым невеста. Ты вот что, госпожа, не пожалей времени, приезжай к нам, в Шоро — это на самом морском берегу, не ошибешься. Спросишь старика Макелита — меня уж там все знают. А вот и дом господина Иоломита. Благословенной ночи, госпожа!
Глава 26. БЛАГОСЛОВЕННЫЙ ЛИК ИСКУССТВА
Голубая линялая юбка вихрем кружилась вокруг загорелых ног, на которых веселым звоном заливались многочисленные медные браслеты. Факелы, укрепленные в четырех углах деревянного настила, служащего танцовщице сценой, освещали и хорошенькое смуглое личико Кармилы, и раскрасневшиеся лица зрителей, дружными хлопками сопровождавших ее пляску.
Мы с Рейданом и Чи-Гоаном сидели на циновках, расстеленных прямо на траве, и уплетали овощное варево, которым обносила всех присутствующих старая Элинила, с гордостью поглядывающая на танцующую внучку. После гостиничной еды, оставлявшей мужчин полуголодными, мы с удовольствием набросились на простую деревенскую снедь, сдобренную сливками и маслом, а также на всевозможные пирожки, которых Элинила напекла целую гору. Висе досталась целая баранья нога, и керато, жадно урча, тоже наверстывала упущенное.
Решение посетить дом старика Макелита и посмотреть, как пляшет его знаменитая внучка, пришло к нам после того, как неделя, назначенная Готто, подошла к концу. Все это время мы умеряли свою тревогу и любопытство, ни разу не заглянув за ширму, из-за которой не доносилось ни звука — лишь сочился слабый запах курений. Мы боялись и друг с другом разговаривать на эту тему и все трое слонялись без дела по гостинице. Иногда, ближе к вечеру, мы выходили на прогулку, но после недавнего опыта Фолесо повергал меня в тоску. Я не доверяла его призрачной красоте и его обманчивым дарам. Мне хотелось покинуть это место как можно скорее — вернуться в храм, если у Готто получится, или продолжить путь в Мидон, если он потерпит неудачу. Ожидание угнетало меня. Я часто плакала и грубо отталкивала друзей, беспокоившихся за меня.
И вот когда Готто, ни говоря ни слова, просунул под ширмой записку со словами: «Еще неделя», — вот тогда я не выдержала. Посулив Рейдану, что в деревне можно будет купить «человеческой еды», я уговорила его съездить к Макелиту. Мы переоделись в котинские обноски, выстиранные местной прачкой, оседлали терпеливо ждущих на конюшне лошадей и после обеда отправились на юго-восточную окраину Фолесо.
Деревня Шоро располагалась не сразу за городской стеной, а сбегала к морю по другой стороне холма, возвышающегося над Фолесо. Удивительно, как ее глиняные, крашенные белой краской домики не осыпались в воды Горячего моря, такого бурного в это время года.
Мы осторожно направили лошадей по каменистой крутой тропинке. Несмотря на вечернее время, земледельческие работы здесь еще не завершились: изобилие, которое дарила крестьянам плодородная южная земля, требовало от них ответного трудолюбия. Мы видели смуглых сельских девушек, собиравших прозрачные грозди винограда в огромные плетеные корзины; тут же длинноухий покладистый ослик крутил приспособление для выжимки сока. Обнаженные по пояс мужчины с вьющимися смоляными волосами и бородами перетаскивали на натруженных спинах неподъемные мешки, в которые женщины, утирая пот с лица краями головных платков, складывали выкопанные из-под земли клубни. Небольшие стада овец острыми копытцами выбивали по камням веселую дробь. Большинство крестьян не обращали на нас внимания, занятые своим делом, но некоторые, особенно женщины и ребятишки, долго смотрели нам вслед, о чем-то переговариваясь и смеясь. Особенным успехом пользовалась керато — зверь, невиданный в этих краях. Деревенские собаки при виде ее поднимали лай, но ни одна не рискнула подбежать поближе, и Виса шествовала важно и спокойно, с выражением крайнего презрения на морде.
