Спорить с ним было бесполезно. Лицо стражника выражало тупое осознание собственной силы. Я осторожно повела рукой перед собой. Я представила себе нечто вроде стены, невидимой и непроницаемой, которая не позволит стражникам и горожанам причинить нам вред. И я вовсе не желала им смерти! Вслед за моей рукой потянулась едва заметная голубая полоска… Я заставила лошадь попятиться назад — стражники тут же с мечами наперевес решительно выступили за мной. Видно, они рассудили, что время переговоров прошло и пора действовать силой. Но не успели они сделать и нескольких шагов, как утренний воздух перед ними превратился в дрожащую голубую завесу, искрящуюся злыми, колючими огоньками. Я глядела на нее с не меньшим изумлением, чем замершие на месте горожане.
Один из стражников — толстый, румяный детина — подошел к завесе вплотную и проткнул ее мечом.
— Ерунда! Это просто воздух! — повернулся он к своим.
— Отойди! — крикнула я. Но опоздала: бедняга вдруг забился в судороге, по его телу побежали ослепительные, мелкие огоньки, потом его силуэт очертила ярко-белая молния, и от стражника осталась лишь горстка пепла, а от его меча — лужица расплавленной стали…
Толпа испуганно охнула и отступила назад, теснимая остальными стражниками. Я махнула своим, и мы поскакали к воротам. Оглянувшись, я увидела, как завеса, поколебавшись в воздухе, растаяла, но никто из людей не рискнул пуститься в погоню. Так же, как никто из стражников не рискнул помешать нам выехать за ворота.
— Чертов город! — выругался Готто, когда мы отъехали от ворот Фолесо. Он сидел на лошади позади Рейдана и все еще не мог перевести дух. — У нас в Лехе каждый занимается, чем хочет, и никто не убивает человека за то, что он решил порисовать!
— Ничего, скоро ты сможешь вернуться в свой Лех, — успокоил его Рейдан. — Если, конечно, ты выполнил наш договор.
Готто ничего не ответил.
— В чем дело, Готто? — обернулся на него охотник. — Тебе не удалось закончить картину?
— Удалось, — еле слышно ответил Готто.
— И?
Вместо ответа художник развернул перед нами холст, с которого брызнул яркий голубой свет. Остановив лошадей, мы молча смотрели на картину. Прекрасная голубоглазая женщина смотрела на нас с холста. Сходство оказалось невероятным — Готто действительно был великим художником. На картине он изобразил… меня.
Глава 27. СНОВА В ПУТИ
Сольт начинался огромными каменными воротами, которые охранялись несметным количеством конных и вооруженных до зубов стражников. Это была особая стража: чтобы между далеким ремесленным Лехом и гостеприимным побережьем от Фолесо до Мидона был короткий и безопасный торговый путь, правительства Фолесо и Мидона, отнюдь не дружные между собой, с незапамятных времен содержали целую армию, независимую от обоих городов, в которой каждый рядовой привратник получал немалую плату за свой труд. Попасть в эту армию мог далеко не каждый: воинам, стремящимся к такой выгодной службе (и в общем-то безопасной — редко кто отваживался нападать на путешествующих по Соль-ту) нужно было пройти нелегкие испытания и строжайшую проверку. Так, например, охранник Кайдэ говорил, что он вместе с приятелем, который был теперь похоронен по пути из Котина в Фолесо, пытался попасть в армию Сольта, но его разбойничье прошлое оказалось для этого непреодолимым препятствием.
— Как узнали — ума не приложу, — рассказывал в свое время Кайдэ. — Не иначе, им весь Дугонский лес известен наперечет. Я уж думал, все, пропал, сейчас схватят меня за старые грехи. Но они — а принимало меня пятеро здоровенных мужиков, в годах, но драться с ними я бы не стал — они сказали просто, вежливо так: «Ищи счастья в другом месте, добрый человек». А я и рад был, что ноги унес.
Конечно, никакая армия не в состоянии охранять каждый шаг дороги длиной в целый месяц пути. Но когда мостили дорогу, ценой невероятных усилий прокладывая ее через леса, гнилые болота, строя мосты над реками, — которые, разливаясь по весне, ломали их раз за разом, — кроме надежной, ровной мостовой, которой не страшны были ни дождь, ни грязь, по обеим сторонам дороги были выстроены высокие, добротные стены. Когда я представила себе этот грандиозный труд, у меня захватило дух. Много людей погибло при строительстве Сольта: от болезней, от невыносимых тягот, от набегов разбойников и диких кочевых племен, мало чем от них отличавшихся. Рабов для этой работы покупали в Лесовии и в Цесиле, где работорговля бурно процветала, а также прямо с невольничьих караванов. Говорят, что кладбища, на которых похоронены погибшие на этой стройке, простираются от стен на восток и на запад на долгие недели пути. Но зато теперь купцы и путешественники могут беспрепятственно возить свои товары по Сольту, не боясь никаких грабителей. Несколько ворот, через которые можно было попасть на Сольт на протяжении пути, охранялись многочисленными воинами.
Сольт начинался почти сразу после выезда из западных ворот Фолесо. В Мидон надо было добираться обычной дорогой: горные отроги — начало далеких Венексов, своего рода их корни, распростершиеся по побережью Горячего моря, — не позволяли прокладывать такую дорогу. Готто рассказывал, что еще в детстве он слышал задумку лехских мастеров проложить тоннель под горами и тем самым протянуть Сольт до самого Мидона. Но пока никто не воплотил эту мысль в дело. Зато котинцы, похоже, готовы были присоединиться к Фолесо и Мидону, продолжить дорогу до своего города и нести расходы на содержание армии. Жаль, что все это было делом далекого будущего…
Плату за проезд от Фолесо до Леха по Сольту брали неслыханную: чуть подороже для купцов, чуть подешевле для путешественников, средняя цена составляла пятьдесят лаков. Причем плату брали с каждого, кто проходил через ворота Сольта, и возможности проскользнуть незамеченным в чьей-нибудь закрытой кибитке не было никакой. Заодно стража проверяла путешествующих на предмет ношения оружия, чтобы на Сольт не смогла пробраться какая-нибудь отчаянная разбойничья шайка. Говорят, что за пятивековую историю существования этой дороги такого не случалось ни разу. Для всех, кто зарабатывал себе на жизнь грабежом, безопаснее и дешевле было нападать на беззащитных путников за пределами Сольта. Ведь далеко не все могли позволить себе столь дорогостоящую поездку.
После Котина, платы охранникам, покупки лошадей и одежды, а так же остановки в Фолесо, где Готто надо было покупать холст и краски, у нас не осталось ни гроша, и еще около петеля пришлось взять из сбережений Чи-Гоана. Лю-штанец по-прежнему настаивал, чтобы Рейдан распоряжался его деньгами как своими, но охотник не согласился:
— Нет, Чи-Гоан. Ты для нас давно уже больше не пленник. Пока ты с нами, придется попросить у тебя лаков сто. Остальные тебе и самому пригодятся.
Разговор о деньгах, связанный, конечно, и с дальнейшими планами каждого из нас, состоялся вскоре после того, как мы увидели картину, написанную Готто. Честно говоря, я испытала облегчение, выяснив, что мне не грозит немедленно вернуться в храм. Несмотря на все, что я недавно говорила Готто и что пыталась внушить себе, сердце мое мечтало совсем о другом: о чем-то неясном, но, безусловно, связанном с этим миром. Но сказать Рейдану, что я больше не хочу возвращаться в храм, у меня не поворачивался язык. И кроме того, что тогда делать? Вот почему на Готто я смотрела почти с благодарностью. Художник, между тем, прервав молчание, стал взахлеб оправдываться:
