Быть может, мы еще не готовы к изготовлению «бомбы любви», устройства достаточно мощного, чтобы уничтожить всю ненависть, эгоизм и алчность, которые поселились на нашей планете. Все-таки каждый человек несет внутри себя маленький, но взрывоопасный генератор любви, энергия которого так и просится вырваться на свободу.
Дорогая Лизерль, если мы научимся получать и отдавать эту вселенскую энергию, то поймем, что любовь все побеждает, проходит через любые границы. Она способна преодолеть какие угодно преграды, поскольку любовь — это Квинтэссенция нашей жизни.
Я глубоко сожалею, что не смог объяснить тебе истину, хранящуюся в моем сердце. Всю мою жизнь оно билось молча. Наверное, сейчас слишком поздно просить прощения, но, поскольку время относительно, мне необходимо сказать, что я люблю тебя. Именно благодаря тебе я нашел последний ответ.
Твой отец,
Альберт Эйнштейн.
72
Три вопроса и тишина
Что-либо предсказывать очень сложно, особенно будущее.
Нильс Бор
Последние лучи вечернего солнца падали на тяжелую тень от домов, опустившуюся булыжную мостовую Пасео-де-Грасия. Я остановился перед книжной лавкой «Хаймес», где бродячий виртуоз играл «Perfect day»
[64]
на пианино, притороченном к велосипеду.
Наслаждаясь мелодией Лу Рида, я подумал, что прошло уже три месяца с тех пор, как все закончилось. Осень вступала в свои права. Приключение длиною в полсвета постепенно обращалось в дымку бессвязных воспоминаний.
Я так и не получил вторую часть гонорара. Не пришел и ответ от Мюллера, да и от кого-либо еще, имевшего отношение к «последнему ответу». Я только прочитал в газетах, что эссеист Хуанхо Боннин погиб при загадочных обстоятельствах.
Несмотря на то что письмо Эйнштейна до сих пор не было опубликовано, подпольная война, кажется, продолжалась.
Дослушав песню, я положил евро в тарелочку пианиста и продолжил свой путь к метро. Лишнего времени у меня не было. После внезапного изменения штатного расписания я снова стал единственным сценаристом «Сети». Сегодня вечером мне нужно было подготовить программу о радиационном фоне во Вселенной. Разумеется, я собирался воспользоваться примером, который никогда меня не подводил: опасность, которая грозит нам при переключении каналов телевизора, — это на самом деле последствия Большого взрыва. По крайней мере, так говорят.
Я уже дошел до станции метро, когда рядом со мной остановилось такси. Из него вышла дама в легком голубом платье — того же цвета, что и ее глаза.
Я стоял как истукан, а она улыбалась, глядя на меня, и, казалось, была рада встрече.
Я шагнул к ней, не зная, как мне следует поступить. Как и в прежние времена, Сара взяла инициативу на себя, и мы слились в долгом объятии. Потом я пригласил ее выпить кофе в баре «Торино».
— Хорошо, но у меня всего полчаса. Сегодня я улетаю в Париж.
Когда мы уселись друг напротив друга в переполненном туристами кафе, я вкратце рассказал о своей жизни, финансовых затруднениях и о том, что никто — даже полиция — не заинтересовался мной с тех пор, как нашим поискам пришел конец.
— Это нормально, — ответила Сара. — Сейчас партия разыгрывается на другом уровне.
Такой комментарий звучал для меня не слишком лестно, однако я был так рад видеть Сару, что даже не рассердился. Я решил поделиться с ней своими предположениями по поводу всего, что с нами произошло, — за три месяца их у меня накопилось немало.
— Когда Якоб Зутер, наш бернский гид, упомянул о двух джентльменах, которые тоже записались на экскурсию, он имел в виду Павла и его сообщника, того, что сидел в фургоне. Именно они сбросили Зутера в ров к медведям и пытались выследить нас в «Манки-тауне», но, по счастью, твоя сестра нас предупредила.
Француженка ответила легким кивком, и я продолжил:
— После гибели Павла, главного агента «Братства», его начальник Боннин лично отправился в путь, чтобы заменить поляка на финальной стадии штурма «последнего ответа». Что случилось с Милевой?
— Ничего, — ответила Сара, допив свой кофе. — Я сама позаботилась о ее прикрытии, пока Боннин и его приспешник не признали свое поражение. Когда они вернулись из Америки, оба растаяли как дым.
— Кажется, ваши люди тоже особо не церемонятся.
Ответом мне был лишь долгий взгляд ее голубых глаз.
На большее я рассчитывать не мог. Сара взглянула на часы. Прежде чем дать ей уйти — быть может, навсегда — из моей жизни, я попросил ее ответить на три последних вопроса.
Француженка согласилась, и я приступил к делу:
— Кое-что осталось для меня непонятным. Мы знаем, что «последний ответ» оказался всего-навсего философскими рассуждениями, так почему же «Братство» пошло на крайние меры, лишь бы не предать его огласке?
— По многим причинам. Прежде всего, «Братство» полагало, что речь идет о новой формуле, об энергии, которую можно использовать в индустриальных или же военных целях. Но даже если бы они узнали, что суть совсем в другом, то все равно попытались бы уничтожить письмо.
— Но почему?
— «Братство» в первую очередь отличается антисемитской направленностью. Боннин, Павел и их сторонники не могли примириться с мыслью о том, что наука двадцатого века оказалась в руках у еврея и, как следствие, бомба попала под контроль Соединенных Штатов и Израиля. Эти люди не желают допустить, чтобы с опубликованием «последнего ответа» двадцать первый век тоже окрасился еврейским цветом.
Я тяжело вздохнул, взвешивая возможные масштабы этих событий. Вторым вопросом мне хотелось прояснить судьбу последнего письма Эйнштейна.
Однако я предпочел выяснить другой, намного более личный момент:
— Почему именно я стал твоим спутником?
Сара одарила меня ласковым взглядом, а потом ответила:
— Ты показался мне хорошим парнем, который иногда готов взять на себя груз ответственности. Твое выступление по радио убедило меня в том, что ты самый подходящий человек. В твоем каменном сердце билась чувствительность ребенка. Это как раз то, что нам было нужно. В течение наших поисков мы сломали два камня, один прочнее другого.
Конечно же, первым из них оказалось мое сердце, хотя сей орган у француженки тоже нельзя было назвать гостеприимным садом.
У меня оставался один, последний вопрос, прежде чем Сара вновь растворится в пространстве и во времени. Перед тем как его сформулировать, я покосился на татуировку на своей руке и вспомнил о «Квинтэссенции», ощущая в груди новую вспышку пламени — любовь к Саре.
Теперь я был готов завершить последний виток этой истории.
— Как зовут твою мать?
