– Ну… – не сразу нашелся Эйнар. – Я не знаю. Ты бы мужу рассказала, он по этой части, я так понял, большой мастер?
– Нет, – подумав, медленно сказала Нэрис. – Не стану я ему ничего рассказывать. Пока что. Что-то тут не сходится. А вдруг Ивар лорду Мак-Дональду все выложит, а тот с перепугу на конюхе отыграется? Убийство наследника престола – это не шуточки…
– Так ведь конюх-то врет!
– Может, и врет, – она пожала плечами, – а может, и нет. Вот что, Эйнар, а спрошу-ка я у него сама. Все равно обещала, что на лошадей после ужина зайду посмотреть… Заодно и побеседую.
– Знаешь, – после паузы сказал сын конунга, – не лезла бы ты в это дело.
– Уже влезла.
– И я с тобой влез… – Он взлохматил светлые волосы и решительно взял ее под руку. – Пошли тогда. Держись за руку, тут на дорожке ручей канавку размыл, я, пока сюда шел, едва не загремел в грязь всеми костями…
– А ты-то куда собрался? – удивилась она.
– Туда. – Он нахмурил брови. – Ежели этот конюх мужу твоему небылиц наплел, а ты его на этом поймаешь, мало ли что ему в голову взбрести может? В пустой-то конюшне! Я тебя за дверью тихо подожду.
– А… а подожди! – легко согласилась она, на секунду представив себе, что может «взбрести в голову» пойманному на вранье самому советнику простому деревенскому парню с косой саженью в плечах… На вид он, конечно, добродушный, однако лишняя подстраховка в лице рослого норманна все одно не помешает.
Обратно к Тиораму возвращались все так же, окольными путями, спотыкаясь и чертыхаясь почем зря. Общая тайна сплотила молодых людей настолько, что в выражениях они особенно не стеснялись. Нэрис, нахватавшаяся в свое время на пристани всяких словечек сомнительного свойства, нашла в лице норманна собеседника, которого они не пугали, а более того – воспринимались как должное. Означенный норман, в свою очередь, проникся к недавней обузе приятельскими чувствами. Кроме того, ему все-таки льстило, что свою опасную тайну она доверила именно ему. Опасность он любил.
Версия с конюхом, которую Нэрис втайне уже было намеревалась торжественно преподнести на блюдечке недогадливому супругу, с треском провалилась. Нет, не потому, что святая простота Шон был чист, как агнец божий: относительно коня он, как оказалось, и вправду соврал. Но по какой причине! Нэрис, вспомнив о сцене, разыгравшейся четверть часа назад в конюшне, страдальчески свела брови домиком – нашли кого подозревать! Тьфу ты…
Припертый к стене прямым вопросом в лоб, бедолага конюший побледнел, покраснел, задрожал… и, зарыдав в голос, бухнулся на пузо прямо у ног оторопевшей леди, судорожно сгребая с пола желтую солому.
– Не погубите, госпожа! – самым глупым образом в три ручья ревел он, размазывая соломой слезы. – Не выдавайте! Хозяин узнает – убьет, как есть убьет!
– Шон, – всплеснув руками, пробормотала девушка, делая бесполезные попытки поднять его на ноги, – Шон, что с тобой? Ну прекрати, ну хватит… Ну зачем же так-то убиваться?
– Не говорите хозяину, госпожа! – захлебываясь в рыданиях, только и повторял парень. – Он ведь меня… запорет… на-а-а-асмерть!
– Да погоди ты! – в сердцах топнула ножкой Нэрис, которая до этого никогда не видела мужских слез и только что лично убедилась, какое это жалкое зрелище. – Никому я ничего говорить и не собиралась. Тем более что пока особо и нечего. Но если ты сей же секунд не встанешь, не успокоишься и не вытрешь сопли, я ведь точно лорду Малькольму расскажу, какого брехуна он себе на службу взял.
– Не на-а-а-адо…
– Тогда кончай реветь и вставай!
– Хорошо. – Утирая нос рукавом, парень послушно поднялся и, все еще судорожно всхлипывая, жалобно попросил: – Только побожитесь, госпожа, что никому не скажете.
– Слушай, Шон, – с глубоким, тяжелым вздохом сказала она, – как я тебе могу обещать, что никому не скажу, если мне и говорить-то пока не о чем? Давай так – во-первых, без истерик.
– Ладно… – в последний раз хлюпнул носом конюший.
– Отлично. И во-вторых, ты мне сейчас честно скажешь, зачем ты наврал всем про то, что своими глазами видел коня его высочества, тогда как уже определенно установлено, что лошадь была другая? Ты, едва ли не лучший конюх в Нагорье, жеребца принца Патрика знал как родного…
– Знал. – Шон повесил голову и неуклюже опустился на деревянную скамеечку, задев ногой корзинку с клевером для Розалинды. – Простите, леди, я как есть брехло последнее, получается. Но уж потом как выяснилось, что принц и в самом деле с обрыва того… и помер… так я подумал, что никому уж и неважно будет.
– Так и неважно было! – всплеснула руками она. – Сказал бы сразу, что обознался…
– Да не мог я! – в отчаянии простонал он, поднимая на девушку зареванные глаза. – Вы ж сами сказали – лучший конюший Нагорья… и его высочество к нам уж который раз на одном и том же жеребчике приезжал… не мог я спутать его с чужой-то лошадью.
– Но спутал?
– Да нет… – Шон посопел и, наконец, выпалил: – С пьяных глаз обознался, госпожа. Ну, вижу: как бы лошадь. Масть, вижу, вроде как серая в яблоках… Ну точь-в-точь как у его высочества. Вот я по пьяному делу возьми и ляпни, мол, – принц! Так ить господа-то неподалеку охотились, и его высочество с ими навроде как поутру выезжал. Я и подумал… И сказал Дики. А дальше ужо понеслось. И ведь спустились с обрыва – они и вправду лежат! Обое как есть мертвые! Мне и в голову не пришло – стало быть, принц и был.
– Та-ак, – протянула Нэрис, качая головой. – Ну, теперь понятно. А лорду Мак-Лайону зачем так врал упорно? Мол, «своими глазами», мол, «да не мог ошибиться».
– Дык… – ссутулился тот, боясь поднять на нее глаза, – тогда бы пришлось про пьянку рассказывать, дошло бы до хозяина, а уж он бы… Лорд Малькольм платит хорошо, но и требует. На службе чтоб ни-ни! Хоть у тя свадьба, хоть похороны – вот как всех в денник загнал, как ему доложился, что все ладно, тогда иди домой и пей, да только так, чтоб завтра был как слеза чистая. А кабы он узнал, что я, да с пьяных глаз, да еще до ночи Розалинду из загона упустил жеребую, убил бы на месте!
– Розалинду? А она-то тут при чем?! – захлопала глазами сбитая с толку девушка. – Так… Шон, хватит мямлить, рассказывай все подробно с самого начала! Хотя бы с того, где пил, с кем и как тебя это прямо на службе угораздило?
В общем, дело обстояло примерно таким образом: Шон, поместив днем лошадей в загон, как положено, оставил для присмотра за ними младшего конюшего и отлучился домой, в деревню, – на именины матери. Позже, после захода солнца, он в тот раз уйти из замка не мог: лорд Мак-Дональд назвал гостей, все, само собой, верхами, их лошадей следовало разместить, почистить, накормить, и это – не считая собственного табуна. Каждый слуга был на счету. А именины матушки – дело святое! Рассчитывая обернуться за пару часов, пока господа на охоте, а лошади – на выпасе, Шон отправился домой. Гостей, как и положено на деревенском празднике, собралось тьма-тьмущая, чуть не из соседних сел поприехали (понятное дело, и там родичей хватало). В общем, пока суд да дело, кто-то из дальних родственников (конюх, естественно, в упор не помнит – который именно) парня и упоил до зеленых соплей. То есть не совсем уж вусмерть – о деле Шон таки вспомнил, как темнеть начало, и на своих двоих в Тиорам вернуться успел, опередив хозяев. Так как конюх он был и вправду один из лучших, то лошадей в денники из загона ставил машинально, по многолетней привычке. Однако за одной – а точнее, за брюхатой арабской кобылой (светом очей лорда Малькольма) он все-таки не уследил. То ли зазевался, пока других выводил, а она и выскользнула, то ли просто-напросто забыл загородку запереть, в общем, недосчитался Розалинды под конец, и все дела!
