Когда Эммануэль услышала надрывный шум мотора автомобиля
Мехари, с трудом взбирающегося по крутой дороге, самое страшное было уже
позади: у детей восстановилось дыхание. Из неровно, нечетко, но дышала.
Эммануэль подняла ее и понесла к машине. Сейчас Эммануэль беспокоили глубоко
ввалившиеся глаза детей. «Скорее всего, — подумала она, — это из-за
какого-то яда, содержащегося в дыме».
Только сейчас Эммануэль заметила, что Из совершенно раздета,
и, наверное, ей должно быть очень холодно. Она принялась искать что-нибудь
подходящее, но тщетно. Единственное, что сумели найти женщины, был платок
Монель, чудом оказавшийся у нее в сумочке. Эммануэль взяла платок и завернула в
него Из, но этого ей показалось мало, и она, сняв с себя маечку, надела ее
поверх платка.
Откуда-то, словно издалека, она услышала голос Стефани:
— Если бы Жан вернулся чуть пораньше… Эммануэль
повернула голову в ее сторону:
— И что бы он мог сделать? Больше, чем сделали мы?
— Он лично — нет, но у него машина… Мы бы уже давно
были у врача!
— Теперь это не имеет никакого значения, —
пробормотала Эммануэль. — Вон едет «скорая». Приехавшие врачи, казалось,
были несколько разочарованы не столь драматическим состоянием пострадавших, как
они ожидали, и в один голос принялись осуждать женщин, поддавшихся, по их
мнению, панике. Они обращались в основном к Стефани, полагая, что она мать
детей. Эммануэль, неожиданно прервав их, предложила немедленно поехать в
больницу вместо того, чтобы напрасно тратить время на пустые разговоры. Врачи
посмотрели в ее сторону, остановив взгляд на ее обнаженной груди, один из них
махнул рукой в знак согласия, и они пошли к машине.
Уже в Дражино она слушала слова врача об анализе крови,
оксиде углерода и прочем, не сознавая, что речь идет о ее собственных детях. В
ее понимании в мире существовали лишь жизнь и смерть, она не признавала слов
врача о каком-то промежуточном состоянии. Она знала главное: Из и Кристофер
живы.
Эммануэль поблагодарила врача за заботу, но отказалась
оставить детей в больнице до утра, как он советовал. Она отослала подруг в
Шан-Лу, а сама осталась ждать приезда Жана или Брюса.
Когда Жан позвонил, встревоженный случившимся, она поспешила
его успокоить, сказав, что нет необходимости бросать дела и приезжать
немедленно.
Последние три недели Жан приходил очень поздно, обычно перед
самым ужином. Но скоро это должно было кончиться: оставался всего месяц, затем
он будет совершенно свободен.
— Жан прекрасно знает, что ему нечего
беспокоиться, — были первые слова Эммануэль, с которыми она обратилась к
Брюсу, когда он приехал забрать ее из больницы.
— Я ничего не понимаю, — ответил молодой
человек. — Монель сказала, чтобы я срочно ехал сюда, но не объяснила
толком, что произошло. Что-нибудь случилось с детьми?
— Они влезли в старую печь и случайно заблокировали
дверцу. Они могли погибнуть, но мы вовремя заметили дым и вытащили их. Еще
немного — и они бы там задохнулись.
— Дым? Она что, была растоплена? Но это невозможно! Что
ты мне рассказываешь? Эммануэль рассмеялась.
— Надо признаться, что у них сильно развита фантазия.
Ты бы видел, в каком виде они прибыли в больницу! Что-то среднее между
кондитерами и трубочистами. Но довольно фантазий и экспериментов! Едем домой и
уложим их в постель.
Как только близнецы вернулись в Шан-Лу, к ним возвратилась
былая живость, и они представили Брюсу свою версию событий, естественно, не
забыв несколько приукрасить их. Кристоферу во время разговора то и дело
приходилось отвлекаться, чтобы успокоить собаку, которая норовила лизнуть его в
лицо, пока наконец он не прикрикнул на нее и она, словно удовлетворившись этим,
не свернулась у его ног.
Через некоторое время, когда к ним присоединились Оранж и
Дэвид, Кристофер с превеликим удовольствием принялся опять рассказывать историю
с печью. Он рассказывал бы еще и еще, если бы не вошла Эммануэль.
— Так, в постель! Все в постель.
Уложив детей, Эммануэль вернулась в комнату, где ее ждал
Брюс. Подойдя к нему сзади, она обняла его, положила голову ему на плечо.
— Ты разве не слышал, что я сказала?
— Что?
«— Я сказала: в постель! Это относится и к тебе. Брюс,
казалось, был несколько скептически настроен к подобному предложению.
— Ты не хочешь заняться любовью? — искренне
удивилась Эммануэль.
— Нет, почему… Я хочу… А ты?
Эммануэль улыбнулась. Она понимала, что Брюс никак не может
поверить, что женщина, только что пережившая такое потрясение, может думать об
этом.
Разумеется, он поверит, но несколько позже. Эммануэль начала
раздеваться. На ней были только короткая юбка и блузка. Через несколько
мгновений и то и другое лежало у ее ног.
Подойдя к Брюсу спереди, она села к нему на колени и впилась
в губы возлюбленного. Эммануэль чувствовала животом все возрастающее давление
полового органа Брюса. Она разжала объятия, опустилась перед ним на колени,
уверенным движением расстегнула его брюки и освободила из заточения
истосковавшийся по свободе член своего любовника.
Брюс сделал попытку раздеться, но Эммануэль остановила его.
— Оставь нас с ним наедине, — сказала она. —
Пока ты сомневаешься, мы с ним займемся любовью. Закрой глаза и не смотри на
нас.
Эммануэль подняла с пола свою блузку и кинула ее Брюсу. Тот
инстинктивно поймал ее и, как бы принимая условия игры, предложенные Эммануэль,
накинул себе на глаза.
— Как я люблю твой член! Как я его люблю! —
восторженно повторяла Эммануэль. — Я хочу ласкать его, наслаждаться им,
целовать и пить его сок! Когда я вижу его, я чувствую себя совсем маленькой
девочкой, как Из.
Эммануэль гладила его медленными, плавными движениями,
ощущая смешанное чувство нежности и гордости за то, что именно она нашла и
отшлифовала этот первозданный алмаз.
Эммануэль держала половой член Брюса во рту, слегка сжимая
его зубами, в то время как ее ладони гладили бедра, живот и ноги возлюбленного.
Вместе с наступившей ночью пришла тишина; ничто не мешало их уединению. Член
Брюса, несмотря на размеры и неподвижность, казался ей гораздо более эластичным
и чувственным, чем язык. Она ощущала биение буквально каждой вены на нем, и это
наполняло ее каким-то новым, незнакомым наслаждением, которое не имеет ни
начала, ни конца…
Брюс слегка сжал руками ее голову, прижимая к себе все
крепче и крепче. Нарастающее возбуждение заставляло его тело самопроизвольно
отвечать на ласку Эммануэль, ускоряя движение своего члена, продвигая его все
глубже и глубже.
— Иди, иди… — ободряла его Эммануэль. Никто, кроме
Эммануэль, не умел настолько тонко чувствовать ситуацию и руководить ею.
