– Ах да, вас же обеих вчера не было, – вспомнив, пробормотала та. – Да, отдали все главные партии Насте Могилевой – пусть девочка учится.
– Если танцевать некому… Может, тогда… я? – тихо спросила Тася.
Ей не ответили. Только молча поглядели. Лена Матвейчук – с сочувствием, Зоя Павловна – как на убогую, главный балетмейстер – с равнодушным раздражением занятого человека, услышавшего неимоверную глупость, на которую надо что-то отвечать!
– Наверняка Михал Артурычу интересно было бы посмотреть тебя в главной партии! – буркнул балетмейстер и тут же получил тычок в бок от жены.
Тася отчаянно смутилась – до слез на глазах. Бросила торопливый взгляд на Михаила Артуровича и забормотала:
– Нет-нет, я, в общем-то, не претендую, я просто думала, Ритка заболела, раз Настя вместо нее… Ритка ведь так мечтала…
– Мечтать – недостаточно, – отрезала Зоя Павловна. – К тому же Ритку никто из спектаклей не убирал – станцует вторые партии. Мирту в «Жизели», испанский танец в «Лебедином»…
– Да, – вдруг тихо прошептала Тася. – Мечтать – недостаточно, – и опять смутилась, потому что ее шепот неожиданно отчетливо прозвучал на весь зал. – Михал Артурович! А пойдемте… вы… вы мне поможете… – Похоже, она лихорадочно соображала, с чем он должен ей помочь. – Разобраться! С… С моими ведомостями по зарплате! А я пока… переоденусь! – И она подхватила его под руку.
Балетмейстер и Зоя Павловна дружно устремили на Тасю благодарные взгляды.
– Я хотел бы посмотреть новеньких девочек, – упираясь и стряхивая Тасину руку с локтя, объявил Михаил Артурович.
– Пойдемте, Михал Артурыч, – взяла его с другой стороны под руку Лена. – Девочки сейчас волнуются, дергаются – вы их после, на спектакле посмотрите!
– Так, может, на них и ходить-то не стоит после вашего таланта, Леночка, – жалобно вздохнул любитель балета и, даже не глянув на бедную Тасю, потащился за Леной. – А вы переодеваться будете?
– В ближайшее время мне не понадобится, – выводя его за дверь, ответила Лена. Позади, как собачка за увлекшимися хозяевами, печально трусила Тася. Их шаги стихли – по залу и сцене прокатился дружный вздох облегчения.
– Скорее бы он уже, что ли, на Таське женился. Может, успокоится, – глядя в захлопнувшуюся дверь, пробормотал Александр Арнольдович. – Заодно и девочка в жизни устроится.
– Не женится он, – выглядывая, как белка из дупла, пискнула в свой микрофон кудрявая женщина в железной будке.
Зоя Павловна кивнула.
– Правильно Милочка говорит. Этому придурку не женщина нужна, а балерина! Звезда! – подражая благоговейному тону Михаил Артуровича, повторила она. – Чтоб она ему батманы[От франц. «биение». Группа движений работающей ноги, один из базовых элементов классического танца.] с борщом крутила! А Тася на его стандарты не тянет, разве что никого другого не подвернется… А тут ты еще, со своими замечаниями дурацкими! – окрысилась она на мужа.
– Да плевать мне на ваши личные дела! – немедленно разозлился балетмейстер. – Моду взяли – одна поклонников охмуряет, вторая детей рожает, третья с четвертой – вообще детский сад! Что стали, уши развесили? – заорал он. – Сплетни вам нужны? Работать вам надо! Ритка! Настя! Сколько можно ждать!
Из кулисы заполошно вылетели две девчонки, тоже в прозрачных белых платьях.
Наконец-то хоть можно поглядеть на загадочную Ритку! Все сыщики «Белого гуся», включая гуся, уставились на вторую девчонку… Кисонька разочарованно хмыкнула – после Настиных обвинений и испуганных воплей она ожидала увидеть кого-то… даже не красивей, а… значительнее, что ли. Настя изящная, стройная, как куколка, а эта… На Настю она походила разве что темным цветом волос, в остальном права Тася из третьего состава – никакая! Слишком длинные, мосластые, как у страуса, ноги, тощие ручонки, точно у кузнечика, и лисье злое личико с тонкими губами маленькой, но уже полноценной стервы. А выглядит еще младше Насти!
– Вот эта? – презрительно оттопырив губу, процедила Катька. – А разговоров-то… Младенец! – припечатала она.
Сева и Вадька переглянулись с Кисонькой – и дружно вздохнули. От недавнего Катькиного одиннадцатилетия им перепало одно удовольствие – гулянка, которую они сами себе закатили. С игровыми автоматами, боулингом, катком и альпинистской стенкой. На самый верх сумели залезть Мурка и Кисонька – в чем, впрочем, никто не сомневался, – и, как ни удивительно, Сева. Катька повисла на середине, Вадька не преодолел и первых ступенек. Евлампий Харлампиевич состязаться не стал, а просто взмыл под потолок зала, гордо сделал круг и улетел в сторону пиццерии. Ребята потом гадали – их гусь единственный, кто пиццу ест, или любой гусь маслины с анчоусами склевал бы, просто не предлагают?
В общем, оттянулись классно, приятно вспомнить… но начиная с того дня рождения младшая сыщица агентства решила, что она взрослая, окончательно и бесповоротно! Разговаривала теперь исключительно в снисходительной манере старого мудреца, все познавшего и повидавшего в жизни, граждан моложе тридцати зачисляла в младенцы, а моложе сорока – в «малолетки недоделанные». Сева как-то поинтересовался, кем она считает старушек – доделанными малолетками? Но Катька в ответ объявила, что сам Сева относится не просто к младенцам, а к младенцам дебильным, спорить с такими ниже ее достоинства, пусть подрастет сначала. То, что Сева старше ее на три года, наглую Катьку не смутило.
– О, еще один младенец! На ножках! – добавила Катька, разглядывая выпрыгнувшего на сцену действительно очень длинноногого парня лет шестнадцати. – Что этот детсад сплясать может – танец маленьких утят?
– В балете не пляшут, – процедила Кисонька, видно, под влиянием пачки проникнувшись солидарностью с балетными. Она уже собиралась повторить Настину лекцию о том, как рано начинают балерины, но…
– Давайте: Кумарчик – граф Альбер, Ритка – Мирта, повелительница вилис! Потом Жизель – Настя, приготовься! – выкрикнула кудрявая Милочка из своей железной будки, нажала кнопку, и зазвучала музыка.
Боль, боль, боль… В каждом движении – боль, каждый шаг – как по ножам. Луна в темных небесах равнодушным фонарем озаряет старые могилы, но он знает, что там, на дальнем краю старого кладбища, рыхлая земля, свежетесаный крест… Там лежит она, его любовь, и все поздно, и не объяснить, и не оправдаться, не сказать, что он не лгал, он действительно потерял голову, увидев крестьянскую девочку, танцующую на лугу, он, граф и сын графа, отдал бы ради нее все – замок, титул, поместья… жизнь… Жизнь, лишь бы увидеть Жизель еще хоть раз, объяснить…
Легкий, как облачко, белый призрак соткался невдалеке. Это… она? Его молитва услышана? Он делает шаг – силуэт тает. Нет, не уходи, постой, послушай! Она появляется снова… и снова… и опять, и он бежит за ней, теряя голову от счастья. Жива она, мертва – ему все равно, лишь бы она остановилась, подождала.
Луна падает в пропасть между тучами, точно испуганная насмерть. Белый силуэт у могилы – ждет. Он бросается к ней, выкрикивая ее имя… И отшатывается, натолкнувшись взглядом на жадную морду смертоносного призрака, на бледные прозрачные губы, растянутые в омерзительной ухмылке гиены. Но… это ведь не она! Это не Жизель! Другая, совсем другая поджидает его, и лик ее – лик смерти, и каждое движение – медленное и мучительное убийство.
