Я до сих пор помню, как плыла обратно к берегу, это был самый тяжелый заплыв в моей жизни.
— Тебе не обязательно знать, кто я. И тебе не обязательно знать, откуда я. Лины Джонс не существует, ее история — фальшивка. И это тоже,— Я прикасаюсь пальцами к шее, к тому месту, где у меня вырезан шрам в форме треугольника,— Это тоже не настоящее.
Джулиан не произносит ни звука, но отодвигается от меня еще дальше, прислоняется спиной к стене и упирается ступнями и ладонями в пол, как будто готов в любой момент оттолкнуться и сорваться с места.
— Я понимаю, что сейчас ты не можешь мне доверять,— продолжаю я,— но все равно прошу — поверь. Если мы здесь останемся — нас убьют. Я могу вытащить нас отсюда. Но мне потребуется твоя помощь.
Это даже не утверждение, а вопрос, поэтому я замолкаю и жду, что скажет Джулиан.
В нашей камере надолго повисает тишина.
— Ты...— наконец говорит Джулиан.
Меня поражает злость в его голосе.
— Что? — переспрашиваю я.
— Ты,— повторяет он,— это все ты со мной сделала.
Сердце больно колотится в груди, на секунду мне кажется (я даже надеюсь на это), что у Джулиана случился припадок или он бредит и ему что-то мерещится.
— О чем ты?
— Ты и такие, как ты,— говорит Джулиан.
У меня появляется неприятный привкус во рту, я понимаю: Джулиан в полном сознании и прекрасно понимает, что говорит.
— Это все ваших рук дело.
— Нет,— говорю я и повторяю уже с нажимом: — Нет. Мы к этому не имеем отношения...
— Ты — заразная. Это ты хочешь сказать? Ты — разносчик инфекции.
Пальцы Джулиана отстукивают дробь по полу. Звук похож на дождь, и я понимаю, что он зол и, наверное, напуган. Последние слова он чуть ли не выплевывает мне в лицо:
— Ты больна.
— Нас здесь держат не такие, как я.
Темная сила закрадывается ко мне в мозг и пытается утащить ко дну, но я понимаю, что должна остановить это.
— Они не...
Я чуть не говорю: «Не люди».
— Они не заразные.
— Ты лжешь...— рычит Джулиан.
Вот оно — именно так, когда Брэм наклонился и попытался вытащить из ямы с жидкой грязью маленького енота, этот звереныш прыгнул и вцепился зубами ему в руку.
Тошнота подкатывает к горлу, я встаю на ноги и надеюсь, что Джулиан не видит, как меня тоже трясет от злости.
— Ты не понимаешь, о чем говоришь. Ты ничего о нас не знаешь, и ты ничего не знаешь обо мне.
— Тогда расскажи,— говорит Джулиан, в его голосе чувствуется злость и холод, в каждом слове звучит издевка,— Когда ты подхватила эту заразу?
Я смеюсь, хотя ничего смешного тут нет. Мир перевернулся, моя жизнь разрублена надвое, существуют две Лины, старая и новая, они идут параллельными путями и уже никогда не станут одним целым. И еще я понимаю, что от Джулиана сейчас ждать нечего. Я была дурой, когда подумала, что он мне поможет. Он — зомби, тут Рейвэн права. А зомби делают то, на что запрограммированы, они ничего не видят вокруг, так и идут, как послушные бараны, до самой могилы.
Но я не такая. Я достаю из-под матраса нож, сажусь на койку и начинаю точить его о металлическую стойку. Мне доставляет удовольствие смотреть на то, как блестит его лезвие.
— Это неважно,— говорю я Джулиану,— Все это неважно.
— Как? — настаивает Джулиан,— Кто тебя заразил?
Черная пустота во мне вздрагивает и увеличивается в объеме еще на один дюйм.
— Иди ты к черту,— посылаю я Джулиана, но уже безразлично.
Я, не отрываясь, смотрю на лезвие ножа, оно сверкает, словно указывает путь из темноты на свет.
[1]
Манчкины — букв, жующий народец; один из народов, населяющих волшебную страну Оз в знаменитой книге Фрэнка Баума. В русском пересказе писателя Александра Волкова («Волшебник Изумрудного города») они названы жевунами.
Тогда
На первой стоянке мы прожили четыре дня. В последний вечер, перед тем как снова двинуться на юг, Рейвэн отзывает меня в сторону и говорит:
— Время пришло.
Я все еще злюсь на нее за то, что она сказала мне возле капкана с зайцем, только злость теперь притупилась и превратилась в глухую обиду. Оказывается, она с самого начала все обо мне знала. У меня такое чувство, будто Рейвэн просунула руку внутрь меня и что-то там сломала.
— Время для чего? — спрашиваю я.
У меня за спиной горит небольшой костер. Блу, Сара и еще некоторые из наших спят под открытым небом, они похожи на клубок из одеял, голов, ног. Нам часто приходится так спать, чтобы сохранить тепло. Грэндпа жует остатки своего жевательного табака и время от времени сплевывает в костер, а костер отвечает ему зелеными вспышками. Остальные разошлись по палаткам.
Рейвэн одаривает меня слабой улыбкой.
— Время твоего исцеления.
Сердце подпрыгивает у меня в груди. Ночь стоит морозная, и дышать глубоко больно. Рейвэн уводит меня от стоянки футов на сто вдоль реки. Там берег отлогий и широкий, и в этом месте мы каждое утро долбим толстый лед, чтобы набрать воды.
Брэм уже здесь. Он разжег еще один костер, высокий и жаркий, мы подошли только на пять футов, а у меня уже слезятся глаза от дыма и пепла. Брэм сложил ветки и сучья в форме вигвама, и белые и синие языки пламени вырываются из его верхушки к небу. Дым, как ластик, стирает яркие звезды у нас над головой.
— Готово? — спрашивает Рейвэн.
— Почти,— говорит Брэм,— еще пять минут.
Он сидит на корточках напротив деревянного ведра, которое установил на краю костра. Ведро, чтобы оно не загорелось, приходится периодически сбрызгивать водой. Брэм достает из сумки, что лежит у него в ногах, какой- то небольшой тонкий предмет. Этот предмет чем-то похож на отвертку с круглой рукояткой и стержнем с острым блестящим лезвием. Брэм бросает этот инструмент в ведро рукояткой вниз, потом встает и смотрит, как кончик пластмассовой рукоятки описывает круги в кипящей воде.
Мне становится не по себе, я поворачиваюсь к Рейвэн, но она смотрит на огонь, и по лицу ее ничего невозможно понять.
Брэм отходит от костра и сует мне в руки бутылку виски.
— На, держи, тебе захочется выпить.
Я терпеть не могу вкус виски, но все равно откручиваю пробку и делаю большой глоток. Алкоголь обжигает горло, и я с трудом подавляю приступ рвоты. Но про ходит пять секунд, тепло поднимается от желудка к горлу, потом добирается до нёба языка, и второй глоток дается мне уже легче, и третий тоже.
К тому моменту, когда Брэм сообщает, что все готово, я выпиваю четверть бутылки, и звезды у меня над головой начинают медленно вращаться, как острие отвертки в воде. У меня голова словно бы отделилась от тела. Я тяжело сажусь на землю.
