– Я смотрела «Пиноккио», – проворчала Ника, но все-таки схватила меня за плечи и с силой потрясла.
– Спасибо... Уже легче.
– Так что с тобой случилось? Где ты была? Мы с Жеромом тебя везде искали!
– Знаешь, – медленно сказала я, – я не знаю, кто он. Но, кажется, он знает о нас больше, чем мы думаем. А где Жером?
– Он тебя не дождался. Сказал, что ты могла убежать куда-нибудь с симпатичным французом. И тогда тебя придется ждать вечность.
– Очень симпатичным, нечего сказать, – пробормотала я.
– Поэтому он ушел. Хотя я просила его остаться и хотя бы фотку посмотреть.
– Ничего страшного, – сказала я, – фотки у меня все равно нет.
– У тебя отнял этот мэн?!
– Нет. Отдала Грею. Он принесет в пансион.
– Я видела их, – кивнула Ника, – красавчики прямо. И готова признаться, не слишком понтуются. Поговорим о них по дороге в ресторан.
– В ресторан?! Жером же ушел!
– Но перед уходом показал мне, где крабовый ресторан. Сказал, мы обязательно должны попробовать этот деликатес. Мне же нужно килограммы для роли набирать, помнишь?
– Ладно, – уныло согласилась я, – тогда хоть телефон дай. Позвоню папе, скажу, что куда-то сунула свой, а то он так распсихуется, что примчится уже вечером.
– Слушай, – сказала я у дверей ресторана, – а у меня денег только на одного краба хватит.
– Они сытные, – отмахнулась Ника и потянула на себя тяжелую дверь.
В полумраке виднелся гардеробщик в форменной красной куртке, рукава которой были расшиты золотыми полосками, а из воротника торчал черный воротник-стойка. Он слегка поклонился, получилось, что в такт какой-то классической мелодии, звучавшей в фойе. Из зала слышался женский смех, пахло духами. Я посмотрела на свое отражение в огромном, окантованном золоченой рамой зеркале и поежилась.
– Может, двинем, пока не поздно, куда-нибудь еще?
– Хани, ты крейзи? Я умираю от голода!
И Ника, сбросив на руки гардеробщику свой кожаный пиджак, прошла в зал, задрав нос.
Я извинилась перед гардеробщиком, отдала ему свою куртку, еще раз извинилась за отсутствие на ней петельки и поплелась следом. Ника уже сидела с независимым видом за столом, накрытым скатертью такой белизны, что даже резало глаза.
В зале сидела еще одна пара – старый растрепанный дядька в растянутой серой рубашке (тоже паркуром, что ли, занимается?) и черноволосая загорелая девица. Он, облизываясь, выуживал из горшочка кусочки мяса и отправлял их в рот, запивая вином. Она с рассеянным видом жевала кусочки багета, доставая их из корзинки. У меня сразу забурчало в животе.
Ника тем временем уже диктовала официанту заказ: два краба и две воды.
– И хлеба, – прошептала я, подсаживаясь.
– Хлеб в ресторане – это для плебеев, – гордо сказала Ника, захлопывая меню.
Девица бросила на нее хмурый взгляд.
– А вот второй портрет мне совершенно не понравился, – громко сказал дядька по-русски, облизывая вилку, – сразу видно, что он схалтурил. Я бы так не стал делать... Я бы...
И он пустился в рассуждения о том, как правильно рисовать портрет, а мне было и стыдно за Никино высказывание, и как-то неловко в таком пафосном месте, где обедают русские художники со своими скучающими подружками, и еще страшновато из-за крабов.
– А ты их умеешь есть, вообще?
– А что там уметь, – хмыкнула Ника, игнорируя взгляды девицы, – берешь за лапку, обмакиваешь в соус и высасываешь мякоть.
Меня слегка передернуло от слова «мякоть».
– А вкус? – с надеждой спросила я. – Похоже на крабовые палочки?
Ника посмотрела на меня как на самого последнего плебея в мире.
– Если ты не в курсе, – язвительно сказала она, – в крабовых палочках нет крабов. Они делаются из рыбы.
– Но лучше бы это было похоже на палочки, – пробормотала я, поеживаясь, – а то вдруг они невкусные? Что мне тогда, одну воду на обед пить?
Официант принес и поставил передо мной мисочку с водой, в которой плавал лимон.
– Это соус к клешням? – попыталась пошутить я.
Девица за соседним столом фыркнула, а Ника метнула в меня такой взгляд, что я только пробормотала:
– Молчу, молчу. Я знаю, это для рук.
А вот когда принесли приборы для краба, мне стало не до шуток. Нам дали по узкой двузубой вилке и еще по штуковине, похожей на орехокол. А потом подали блюда. Как и положено в шикарном ресторане (я такое раньше только в кино видела) – накрытые сверху металлическим куполом. Официант поставил передо мной тарелку, с улыбкой взялся за пимпочку на куполе, поднял ее и...
Я подпрыгнула, завопив:
– Он живой?!
Девица как-то странно хрюкнула, прикрыв рот салфеткой.
– Что ты вопишь? – возмутилась Ника, хотя у нее на лице тоже сначала отобразилось удивление, – он просто... неразделанный.
– А чем мы будем его разделывать?!
– Но вот же, – Ника взяла со стола увесистый орехокол.
– Can I help you?
[62]
– спросил официант.
– No, thanks, – гордо сказала Ника, – мы же не плебеи какие-нибудь....
Девица, забыв о художнике, который по-прежнему что-то бормотал о картинах, уставилась на нас. А я – на краба. Он был большой, красный, пухлый, с торчащими во все стороны клешнями, покрытыми короткими волосками. На лбу поблескивали черные глазки. Я взяла вилочку и осторожно постучала по его панцирю.
– Думаешь, он скажет тебе «bon appétit»? – прошептала Ника.
– Нет, но...
– Да что такого страшного?!
Ника схватила краба, прищемила ему клешню «орехоколом». Щелк!
– Упс, – пробормотала Ника, заглядывая внутрь клешни, – что-то тут ничего нет. Никакой мякоти!
Я вздохнула. Взяла свой орехокол.
– Прости, друг, – пробормотала я, – но уж очень есть хочется.
И попыталась оторвать клешню. Орехокол скользнул по влажной клешне вниз. Ну-ка, еще разок! Я надавила. Без толку. Он из бетона, этот краб, что ли?!
Я снова надавила, клешня хрустнула, и вдруг брызнул сок – прямо мне на белую толстовку. Я с ужасом посмотрела на розовое пятно. Ника пожала плечами. На ее груди болталась салфетка. Сама Ника успешно оторвала вторую клешню и теперь оглядывалась в поисках соуса. Я посмотрела на обломки своей клешни, отложила. Заглянула крабу под панцирь.
Там оказались мерзкого вида коричневые пластины. Меня даже передернуло. Вдобавок так вкусно пахло мясом из горшочка художника, который, позабыв о всех приличиях, вымазывал соус остатками багета, который не доела девица.
